По — настоящему. Мне было тогда… да мне и двадцати не было. И последние несколько лет вся моя жизнь вертелась у постели больной бабушки. Я не жалуюсь, более того, если бы я могла вернуться туда! Я бы все отдала, чтобы мы втроем оказались в нашем маленьком доме, и мы с мамой играем в фишки, и лампа горит, и кот, прыгая на доску, тоже пытается помочь нам с игрой, а бабушка, наблюдая за этим, улыбается и вяжет шарф на продажу — она так старалась помочь. Мы о чем‑то переговариваемся, смеемся… мы были счастливы тогда. По — настоящему счастливы.
— Сейчас — нет?
— И сейчас тоже. Но те воспоминания — они мои и только мои. Это как нечто теплое… понимаешь? Туда можно спрятаться и не думать. Тогда я была еще ребенком, а сейчас за мной — моя семья. Детство кончилось.
Яна понимала. Аэлена оттолкнулась ногой чуть сильнее.
— Релиш… он был как солнце. Яркий, веселый, искристый, просто он не любил открываться перед людьми, вот никто и не знал. А я увидела и полюбила. И в тот же миг поняла, что он‑то меня никогда не полюбит. Ему нужна была слабая, нежная, хрупкая, зависимая… разве я смогла бы стать такой?
— Если бы сломалась — да.
— Но ломаться я уже не хотела. Понимаешь?
Яна понимала. Сильный человек может помечтать о том, как станет слабым, это верно. Но всерьез желать такого… бояться — да. Но не желать.
Она могла бы вернуться в Лес, покаяться, сделать так, чтобы решали старшие и умные, решали для нее и за нее… но уже не хотела. Слишком интересно было жить самостоятельно. Слишком затягивало.
— Понимаю…
— Тогда я решила оставаться рядом. Быть другом, ученицей, поддержкой и опорой — и Вильтен принял это от меня. Но сердце болело.
— Диолат оказался хорошей… возможной заменой?
— Да. Смерть бабушки меня сильно подкосила, я чуть не умерла сама тогда, долго болела, да и маме было плохо. А Диолат… яркий, красивый, веселый, к тому же трайши, что было немаловажно — мне хотелось стать равной Вильтену…
— Он увидел в тебе лишь развлечение.
— Я легко пережила это, потому что пострадало не сердце. Самомнение.
— Знал бы бедный Алеист.
— Пфффф, — Аэлена сделала небрежный жест рукой, означающий — пусть хоть обознается! — Потом я встретила Алинара. Не знаю, чего тут было больше, расчета или чувств, но рядом с ним мое сердце сначала зажило, а потом и оттаяло. Когда родились наши дети, я поняла, что Лин — мое настоящее. Искреннее, единственное… И за него я кому угодно перегрызу горло.
— Он тоже любит тебя.
— Он видит меня идеальной. А Релиш видел такой, какая я есть.
— Но вы, люди, не умеете любить то, что есть в реальности. Вам свойственно идеализировать свою семью, дом, любимых.
— Да, наверное. Тебе виднее — со стороны.
— Нархи — ро этим тоже грешат.
— Мы очень похожи.
— Да, среди вас тоже хватает крылатых. Таких как ты, Релиш, хоть я его и не знала…
— Он был в отчаянии тогда, после смерти своей невесты. Я приехала и пыталась привести его в чувство малым не десять дней, а он пил и мечтал о смерти. Сорвалась я, когда он попробовал перерезать себе вены. Надавала пощечин… Знаешь, я не лгала мужу. Я уехала к Релишу, будучи беременной Аирой. Но мы с Вильтеном… в то утро мы проснулись вместе. И глядя в его глаза, я поняла, что он будет жить. Пусть надломленным, но будет.
Яна задумалась. Это многое объясняло.
— Ты поэтому так отнеслась к словам Вериолы?
— Нет. |