– Не говорите такого про Монечку. Во-первых, он хороший мальчик, а во-вторых, вы же его совершенно не знаете.

    Алексей искренне изумился:

    – А чего ещё я про него не знаю?

    – Не надо, Алёша, Монечка, он… он такой неприспособленный… И здоровье… Вам не понять…

    – Да где уж мне. Так, значит, Софья Марковна его к вам, потому что у вас вроде как две комнатки, а у неё однокомнатная? И не в кухне же на раскладушке ему, неприспособленному, ночевать?

    Эсфирь Самуиловна едва не расплакалась:

    – Алёша, поймите, он же у меня на глазах вырос. Я его вот таким помню. Он мне как сын…

    – О Господи, – вздохнул Снегирёв. – Ну ладно, тётя Фира, пошли.

    – Куда?..

    – Спать.

    Она попыталась отговориться, дескать, у неё в самом деле бессонница, ей здесь очень хорошо и удобно, и вообще, она так решила. Однако спорить с жильцом в некоторых случаях бывало бессмысленно. Он просто поднял её со стула и препроводил в «свою» комнату, на покрытый пледом старый диван.

    – А вы как же, Алёша? – шёпотом, чтобы не разбудить Монечку, забеспокоилась она. Снегирёв молча раскатал по полу спальник. Ему было не привыкать.

    Утром гость проснулся в одиннадцатом часу, и тётя Фира получила возможность излить на него новую порцию материнской заботы. Вернувшийся с пробежки Снегирёв хорошо слышал, как открывался и закрывался холодильник, как гудела и попискивала микроволновка. Что же касается аромата разогреваемого пирога, то он был способен пройти навылет не то что хилую перегородку – даже и прежнюю капитальную стену.

    Снегирёва, впрочем, к совместному завтраку не пригласили. Надо полагать, во избежание демографической катастрофы. Как только за Монечкой закрылась квартирная дверь, тётя Фира, страдая, постучалась к жильцу:

    – Алёша, кофейку с пирожком…

    Он сидел на подоконнике, раскрыв маленький, ладошку, компьютер, и что-то набирал на миниатюрной клавиатуре. На часах было уже двенадцать, то есть, по мнению большинства обывателей, неприлично поздно для завтрака. Снегирёва, однако, давно перестали обременять предрассудки, в том числе суточный ритм. Ел и спал, когда желание совпадало с возможностями. Он отставил крохотную машину:

    – Спасибо, тётя Фира. Забаловали вы меня…

    – Алёша, – сказала Эсфирь Самуиловна. – Вы же понимаете. Вы мне тоже как сын.

    – Спасибо, тётя Фира, – повторил он очень серьёзно. Её распирали жгучие новости, и она торжественно поделилась с жильцом:

    – Вы знаете, Монечка на той неделе снова приедет. Он сказал, что ночью очень замёрз и почти не спал, потому что от окна ужасно сквозило. Так он мне его вымоет, заделает и заклеит. Вы представляете?

    – Не представляю, – с набитым ртом проговорил Алексей. – А как же РУКИ?..

    С его точки зрения, Монино уютное похрапывание мало соответствовало замерзанию на сквозняке. Но это было его личное мнение, и он оставил его при себе.

    – Вы смеётесь, но он действительно учился на скрипача, – вступилась за Софочкиного родственника Эсфирь Самуиловна. – К сожалению, педагог был… как бы это сказать… очень русский… и Монечку скоро отчислили… Ну то есть вы понимаете.