Гости затихли: тихие слова Гнея Домиция невольно повергли их в трепет.

Впрочем, все знали, что он не любит свою жену, внучку Божественного Августа и сестру нынешнего императора Гая Юлия Цезаря Германика, а если попросту – Гая Калигулы, ведь женился он на ней только по приказу покойного Тиберия.

Гней Кальпурний, известный своим злым языком, вполголоса сказал своему соседу:

– И вообще, кто знает, кого родила Агриппина: сына или племянника?

Он говорил вполголоса, но, как назло, в эту минуту в триклинии наступила тишина, и его слова услышали все, включая хозяина.

Гней Домиций помрачнел.

Агриппина проводила слишком много времени со своим братом-императором, и злые языки говорили, что Калигулу связывают с ней и с их сестрой Друзиллой кровосмесительные отношения.

Но такие сплетни подпадают под закон об оскорблении величия, и Гней Домиций не поощрял опасных разговоров у себя дома. Он хлопнул в ладоши, и рабы вынесли полупустые блюда и чаши с вином, показывая тем самым, что пир подошел к концу.

Тем временем в спальне Агриппины молодая женщина, измученная родами, полулежала на высоких подушках, напряженно вглядываясь в дверной проем.

Волосы ее слиплись от пота, грудь высоко вздымалась, но она не могла расслабиться и заснуть.

Она кого-то ждала.

В спальню вошла старая рабыня с ребенком на руках. Поднеся младенца к матери, она почтительно поклонилась и торжественно проговорила:

– Господин поднял ребенка с пола! Он признал его своим законным сыном!

– Еще бы не признал! – Губы Агриппины скривились в едкой улыбке. – Если бы он посмел – брат велел бы его казнить!

Она мельком взглянула на крошечное красное существо и велела отнести младенца к кормилице.

И в этот момент на пороге спальни появилась фигура, закутанная в черное покрывало.

– Наконец-то! – воскликнула Агриппина и приподнялась на локте. – Ты заставляешь себя ждать!

Черное покрывало откинулось, открыв женское лицо с глубокими черными глазами, с густыми бровями, похожими на крупных гусениц, и жесткой складкой возле губ.

– Я боялась встретить возле твоего дома прохожих, госпожа! – проговорила женщина глубоким сильным голосом. – Сама знаешь, ни к чему, чтобы по городу поползли слухи.

– Слухи, слухи… этот город только и живет слухами и сплетнями о знатных и могущественных людях! Впрочем, это неважно, – Агриппина нетерпеливо махнула рукой и уставилась на гостью. – Ты пришла. Говори же: что ждет в жизни моего сына?

– Слушаю и повинуюсь. – Гостья низко поклонилась, оглянулась, хлопнула в ладоши – и в комнату вошла чернокожая рабыня с тяжелым мешком.

Ночная гостья Агриппины была предсказательницей Сатурниной, о которой по всему Риму ходили мрачные слухи. Говорили, что она поклоняется то ли Молоху, кровавому богу поверженного Карфагена, то ли какому-то столь же мрачному восточному божеству. Впрочем, эти слухи ничуть не мешали популярности Сатурнины, поскольку ее предсказания сбывались на удивление часто.

А еще о ней говорили, что она умеет составлять всевозможные снадобья, которые помогают не только от разных болезней, но и от мелких житейских неприятностей, таких, к примеру, как надоевший муж или опостылевшая жена.

Сатурнина выдвинула на середину комнаты низкий столик на львиных лапах. Ее прислужница бросила мешок на мозаичный пол рядом со столиком. Мешок шевелился.

Предсказательница запустила в него руку и внезапно бросила на стол двух извивающихся змей, двух огромных, смертельно опасных египетских кобр.

Рабыня Агриппины, молодая иллирийка, стоявшая рядом с кроватью госпожи, ахнула и попятилась в ужасе. Сама же Агриппина не издала ни звука, она не отрываясь смотрела на змей: они сплелись в смертоносный клубок.