|
Люди доносят на других людей по разным причинам: ради собственной выгоды, по злобе, да из-за чего угодно. В воздухе висел страх, надо было быть правильным, а быть правильным — значит поддерживать строй. На этом острове их не кормили, даже воды не давали. Остров совсем недалеко от побережья, чуть севернее Сплита, — его с берега видно. Дед заболел там гепатитом и умер прежде, чем Матижа закончил среднюю школу. От цирроза печени. Он очень страдал все эти годы. Заключенным разрешалось посылать домой открытки, и в них они должны были писать, что исправились. Мать говорила Матиже, что его дедушка вел себя нехорошо, не слушался товарища Тито, и поэтому его пришлось посадить в тюрьму. Матиже было девять, она знала, что делала, когда так ему говорила. Это чтобы он в школе не ляпнул чего-нибудь. Его дед пообещал, что теперь будет вести себя хорошо и любить товарища Тито, так что он провел в тюрьме всего десять месяцев. Но там заработал гепатит. Когда вернулся, мать Матижи устроила пир на весь мир. Вернулся — весил сорок килограммов. Это что-то около девяноста фунтов. А раньше был, как Мате, — крупный, здоровый. Стал просто развалиной. А все потому, что какой-то мужик на него донес. И вот из-за этого Матижа решил убежать, когда мы поженились.»
— А ты почему хотела убежать? — Я? Я не интересовалась политикой. Я была как мои родители. Раньше, до коммунистов, при короле, они любили короля. Потом пришли коммунисты, и они полюбили коммунистов. Мне было все равно, я сразу сказала «да» улыбающемуся чудовищу. Просто я любила приключения. Америка казалась такой большой, такой заманчивой, такой другой. Америка! Голливуд! Деньги! Почему я поехала? Я была еще девчонка. Да куда угодно, лишь бы было весело. Дренка опозорила своих родителей, сбежав в империалистическую страну, она разбила им сердце, и они оба умерли вскоре после ее отъезда, оба от рака. Как бы там ни было, она так любила деньги и «веселье», что, возможно, именно благодаря нежным заботам этих двух упертых коммунистов их дочь, с ее молодым налитым телом и дразняще бандитским из-за приплюснутого носа лицом, избежала чего-то еще более опасного, чем просто стать рабой капитала. Единственным человеком, которому она могла позволить заплатить за ночь, был кукольник Шаббат, и то за тринадцать лет такое случилось лишь однажды: когда он заикнулся насчет Кристы, беглой немки, продавщицы из гастронома. Он ее выследил и завербовал для их совместных наслаждений. «Наличными!» — предупредила Дренка, хотя вот уже несколько месяцев, с тех пор как Шаббат впервые наткнулся на Кристу, путешествуя автостопом, она и сама предвкушала приключение и была взволнована не меньше Шаббата, так что долго уговаривать ее не пришлось. «Хрустящие банкноты, — сказала она, шаловливо прищурив глаза, и тем не менее всерьез, — плотные и новенькие». Без колебаний соглашаясь на роль, которую она ему отвела, он спросил: «Сколько?» Она ехидно ответила: «Тысячу». — «Тысячу не потяну». — «Тогда забудь. Значит, без меня». — «Суровая ты женщина». — «Да, суровая, — ответила она с удовольствием. — Просто я знаю себе цену». — «Знаешь, стоило некоторого труда все это устроить. Это не вдруг получилось. Может, Криста всего лишь капризный ребенок, но с ней пришлось повозиться. Это ты бы должна мне заплатить». — «Не хочу, чтобы со мной обращались как с дешевкой. Хочу, чтобы как с настоящей шлюхой. Тысяча долларов — или я остаюсь дома». — «Ты требуешь невозможного». — «Тогда забудь». — «Пятьсот». — «Семьсот пятьдесят». — «Пятьсот. Это самое большее, что я могу дать». |
