До вечера всех держат в душном предбаннике, впуская в него всё новых и новых поэтов и обитателей ДИСКа и никого не выпуская.

Ни еды. Ни воды. Муся от духоты и голода уже падала в обморок, Вова Познер и его приятель Лёва Лунц едва успели ее подхватить. Студисты требуют врача, открыть дверь, Мусю выпустить. Чекисты не слышат. Водой из казенного графина на лицо плеснули, на том и закончилось.

Анна тоже бы упала в обморок. В другой старой жизни непременно бы упала в обморок. Но ей нельзя. У нее две девочки и Леонид Кириллович дома одни. И неизвестно, когда вернется Кирилл. Две девочки и прикованный к инвалидному креслу старик. Одни они не справятся.

Ночью, когда жизнь в ДИСКе чуть стихает, их строем ведут по коридорам и переходам этого странного дома. Слева и справа солдаты с винтовками, не убежишь. Да и куда теперь бежать? Она бежала так долго, что бежать больше некуда.

Выводят во двор. Только вчера у Добужинского видела рисунок этого двора для второго номера журнала и думала, как это красиво – точно и графично. Теперь никакой красоты. Посередине двора грузовик с задвинутыми решетками. В него набивают всех, кого задержали в предбаннике Гумилёва.

– Вы везете будущее российской словесности! – кричит Коля Минц. – Не убейте всю советскую поэзию разом!

Она – советская поэзия?!

Если их, случайно зашедших в жилище к Гумилёву, везут на Гороховую, то где же сам Николай Степанович? Что ему вменяют?

Студийцы даже в такой тесноте строят планы. Будто сами на свободе, будто их отпустили. Решают, кого просить за Гумилёва, где ходатайствовать.

– Коллективное поручительство писать! – шумит Вагинов.

– Идти к Горькому, пусть пишет Ленину! – Сестры Наппельбаум всегда решительны.

– Правильно, к Горькому! – горячо подхватывает бывший мичман Сережа Колбасьев, весной привезенный Николаем Степановичем из Севастополя.

Лиза Полонская, Петя Волков и Даня Горфикель уже составляют текст, бумага и карандаш у поэтов всегда найдутся.

– Рада сегодня не пришла, но она потом текст поправит.

– Рада? – переспрашивает Анна.

– Одоевцева, – поясняет Вова Познер. – Она же не Ирина, и не Одоевцева, а Гейнике Рада.

Везут недалеко, почти за угол, на Гороховую. Пешком дойти было бы быстрее. На Гороховой толстые стены, камеры в подвале, в которых холодно даже в эту жаркую августовскую ночь.

Всю ночь на нарах – ни лечь, ни встать. Камера полна.

Она дворянского происхождения, дочь княгини Истоминой. Она – дочка видной деятельницы запрещенной в советской России кадетской партии. Она прожила три с половиной года в Крыму под белогвардейцами, под немцами, под Антантой. Она – единственная законная наследница всего, что принадлежало ее матери – домов, имений, земель, заводов.

Ей не выйти отсюда живой. И не за такое теперь убивают.

«Бассейн на даче Багреева, в котором прежде дети купались… Бассейн, полный тел… Двенадцать подвод негашеной извести…»

Убитый есаул Елистрат Моргунов на полу в дальней комнате первого этажа…

…Ей не выйти отсюда.

Спать невозможно. Сидеть невозможно. Ходить негде.

Думать, как там девочки и Леонид Кириллович – невозможно. Не думать про это невозможно. Слава богу, хоть Леонид Кириллович с ними. Пусть в инвалидной коляске, но они не одни. Как-то вместе дождутся Кирилла. Но что дальше? Что будет дальше? Что сделает комиссар Елизаров? Сдаст в приют дочек бывшей дворянки, арестованной по подозрению участия в заговоре?

Студийцы Гумилёва и случайно зашедшие к кумиру поэты неприлично молоды и теперь буйно веселы.