В котором нет и не может быть начала и конца, хорошего и плохого, правды и неправды, истины и лжи и прочих противоположностей.

В котором не может быть ничего, кроме этой волны, которая зародилась где-то там, у него между ног, и все прошлые разы он мучительно ждал, когда волна отступит, а теперь сам оказывается на ее гребне. И вместе с волной взлетает вверх и опускается вниз, «от наслаждения к стыду», определил бы тот, бывший Савва, которого больше нет. А этот, Художник, «ВашБлагородь», взлетает, пока не достигает самого пика, и всё неведомое, только что пережитое, не вырывается из его горла гортанным криком.

— Разговелся, Художник! — кричит из-за двери честный фраер Лёнька Серый, заплативший за его первый раз фальшивыми деньгами.

Дверь приоткрывается, и полоска света от лампы в большой комнате падает теперь на лицо девушки.

— Идтить мне надобно, — бормочет она, выбираясь из-под Саввы.

Теперь, в этой полоске света, проститутка кажется ему совсем другой, не той, какую он несколькими минутами ранее заставил снять все белье и показать свои половые органы. Ядовитая помада на губах стерлась, «причесон» развалился, и тяжелые растрепавшиеся косы обрамляют тонкие черты юного, почти детского личика.

— Зовут тебя как? — спрашивает он.

— Таки Маруська ж, — отвечает девушка, натягивая пошлые, с колючими дешевыми кружевами панталоны. — Маруся я! С Верхнего селения. Вы ж с хозяйвами до нас приезжали. Игната, брата, с механизмой работать учили…

Светлая девочка Маруся, которая пасла теленка в тот раз, два года назад, когда они в октябре семнадцатого года со станции в имение ехали. Которая годом позже подогнала корову Лушку и привязывала ее к повозке, в которую была запряжена старая лошадь Маркиза, обмененная в Ялте на бриллиант княгини.

— И как? Работает «механизма»? — спрашивает он, чтобы спросить хоть что-то.

— Кады я в город подалася, ищо работала, а таперича хтож знаить.

Смотрит, прищурившись.

— А вы ж меня и не признали, ВашБлагородь!

К удивлению Лёньки Серого, поздравляющего Художника с «крещением», бывший Савва настойчиво требует заплатить крале другими деньгами.

— Других на всех не напасёсси! — сплёвывает сквозь зубы на грязный пол Серый. Но настоящие деньги Мэри-Маруське всё же отдает, и та исчезает.

Лежа на кровати с несвежим бельем, укрывшись не менее грязным лоскутным одеялом, юноша всё пытается проанализировать свои ощущения с научной точки зрения. Всё произошедшее на этом давно не стиранном белье, согласно им прочитанному, вполне соответствует нормам. Всё в рамках изученной теории. Всё. Кроме последней фазы соития.

К последней фазе и финалу он оказался не готов. Ни теоретически. Ни практически.

Сколько ни читал про оргазм у мужчин, ничего подобного не ожидал. Что, по его твердому убеждению, требует немедленного научного анализа. И творческого воплощения.

Литературы для научного анализа под рукой нет. Для творческого воплощения идут в ход краски, предоставленные Серым для работы над фальшивыми ассигнациями и документами. Равно как и обратные стороны этих самых фальшивок, забракованные автором.

Нарисовать поток чувств и ощущений, испытанных им в момент, который в научной литературе называется «оргазмом», не получается. Оборотки фальшивок одна за другой летят в помойное ведро.

В итоге, изведя немало красок и бумаги, Савва приходит к выводу, что единственного опыта для художественной реализации недостаточно. И требует у Серого вызвать «чисто кралю» к нему еще раз.

— Пошла плясать губерния! Расплямкался! — присвистывает Серый.