Опалин уже уходил, когда у дверей его догнала Ляля. Лицо ее выражало внутреннюю борьбу.

— Вы спросили, с кем брат ссорился в театре, — выпалила она скороговоркой. — Не знаю, может быть, мне не стоит говорить…

— Стоит, — заверил ее Иван. — Так что там произошло?

Ляля поглядела на него, ее губы задрожали.

— Что-то ужасное, я не знаю что, — проговорила она, волнуясь. — От нее он все скрывал, но от меня — нет. Я видела, что он ужасно взволнован… Он сказал, что его даже могут выгнать, что он совершил большую ошибку и нажил серьезного врага. — Она увидела выражение лица Опалина и прижала руки к груди. — Клянусь вам, это все, что я знаю!

— Когда именно он сказал вам, что совершил ошибку?

— За день до того, как не вернулся домой.

— И у вас нет никаких соображений, что именно он имел в виду?

Ляля покачала головой.

— А девушка? Она ведь у него была?

Его собеседница сердито сверкнула глазами, сделавшись в этот момент до крайности похожей на мать.

— Никого у него не было. Он сам себе все напридумывал…

— Что напридумывал, Ляля?

— Ничего. Это не имеет значения… — Она пытливо всмотрелась в его лицо. — Вы ведь найдете его, правда? Вы найдете его?

Опалин быстро кивнул и удалился. Дойдя до ближайшего телефона-автомата, он позвонил Петровичу и узнал, что поиск в моргах ничего не дал, а Юра Казачинский и Антон еще не возвращались.

Глава 6. Щепкинский проезд

Нельзя сказать, что Казачинский отнесся с большим энтузиазмом к поручению Опалина идти в дом на Щепкинском проезде, где Юре почти наверняка предстояло столкнуться с бывшей пассией. Притом что человек он был открытый и, что называется, душа нараспашку, самолюбие его не дремало, и раны, ему нанесенные, молодой сыщик помнил долго. Впрочем, в некотором роде его успокаивало то обстоятельство, что Опалин отправил с ним вместе желторотого Антона Завалинку, которому надо было набираться опыта.

«В крайнем случае поручу ему Милу, а сам возьму на себя убитого приятеля», — думал Казачинский.

Что касается Антона, то он немного нервничал при мысли, что ему, возможно, придется в одиночку опрашивать свидетелей. Антон был человеком действия, и в этом отношении его можно было просить о любой услуге, но всякий раз, когда требовалось просто наладить словесный контакт и узнать необходимую информацию, он терялся. Он был маленький, щуплый, отчаянно курносый, и хотя внешне Завалинка храбрился и с задором поглядывал на окружающих из-под козырька своей кепки, его не оставляло ощущение, что его не принимают всерьез. Кроме того, ему предстояло иметь дело с артистами, а эту среду он не знал, боялся наделать ошибок и подвести товарищей. Про себя Антон решил, что будет тенью следовать за Казачинским и ни в коем случае не станет сам заниматься опросом жильцов.

О трехэтажном доме за Большим театром можно было, как о женщине, сказать, что он сохранил следы былой красоты, но этими следами его привлекательность и ограничивалась. Лестницы были высокие и грязные, откуда-то воняло пригоревшей картошкой, в одной из комнат коммуналки кто-то распевался, из другой доносились звуки рояля. Взъерошенный мужчина в штанах на подтяжках, который открыл операм дверь, не снисходя до приветствий, безнадежным тоном промолвил:

— Свадьба не здесь, а наверху! На третьем этаже!

— Мы из угрозыска, — объявил Казачинский, предъявляя удостоверение. — Владимир Туманов дома?

— Володя… — Мужчина явно растерялся.