К тому же раздался второй звонок, и все метнулись было к дверям школы, но Гайдуков поднял руку, точно оратор.

— Дети, — заключил он, — момент ответственный, трудности неизбежны… Портфели перекладывайте в темпе, без суеты!

После большой перемены мальчики действительно заняли новые места, но пробыли на них недолго. Девочки кричали, норовили выкинуть из парт имущество «переселенцев», грозили завучем, директором, комитетом — словом, заговорили наконец с мальчиками.

Приход учительницы не угомонил их, и Ксения Николаевна не сразу поняла, что же такое стряслось. Поняв, она спросила спокойно:

— Ну, не совестно ли? — Это относилось к «переселенцам», поднявшим шум.

В таких случаях мальчикам остается либо молчать, либо безнадежно и упрямо, грубым голосом повторять: «А что я сделал? А что я сделал?» Сейчас они не спорили. Всем ясно было: номер не прошел.

Когда все водворились на старые места, а шум почти уже стих, в класс вошел директор.

— Что здесь происходит? — осведомился он.

Ксения Николаевна коротко ему объяснила.

— Вот такое происшествие, — заключила она с улыбкой.

Увидя ее улыбку, директор плотнее сомкнул губы. Затем Андрей Александрович сказал:

— Подобного самовольства, подобного самочинства не случалось за многие годы существования нашей школы.

Он произнес это отчетливо и неторопливо, словно первую фразу диктанта, которую спустя полминуты прочтет опять. Но он ничего не стал повторять, а взглянул вдруг на вторую парту. Здесь рядом с черноглазой, густобровой, смугловатой девочкой сидел Валерий, единственный из мальчиков, еще остававшийся на новом месте. Соседка не смотрела на него, но и не гнала.

— Тут еще что такое? — спросил Андрей Александрович строго.

Девочка привстала и сказала спокойно, даже равнодушно:

— Андрей Александрович, Саблин мне не мешает.

Валерий удивленно и признательно взглянул на соседку: «Не ожидал!..» А директор больше не интересовался ими. Он только еще раз напомнил классу, что восемьсот первая школа служит примером «всем учебным заведениям в округе»; сказал, что ученики 9-го «А» должны гордиться своей школой, и ушел, ступая осторожно и тяжело, без звука притворив за собой дверь.

Ребята вздохнули облегченно. Ксения Николаевна опустилась на стул.

— Потеряли треть полезного времени, — проговорила она. — Ну, займемся все-таки русской литературой девятнадцатого века.

Ксения Николаевна принялась рассказывать о Гончарове. «Гончаров писал очень толстые книги, — мелькнуло в голове у Валерия. — Кажется, он написал всего три книги, но зато уж толстенные…» И хотя очень скоро Валерий уже знал, что Ксения Николаевна рассказывает увлекательно, — тишина была полная, внимание общее и слитное, — но сам почему-то не мог сосредоточиться. Он все всматривался в профиль соседки и думал сбивчиво: «Почему самочинство?.. Ерунда! Ладно, пускай. Ничего… Ничего страшного».

Насчет «самовольства и самочинства» ребят из 9-го «А» речь заходила еще не раз.

На другой день ребят — комсомольцев девятых классов — попросили после уроков зайти к секретарю комитета комсомола школы Лиде Терехиной.

Очень высокая, с чинными манерами, Терехина была та самая девочка, на место которой Валерий накануне пересел. В классе Валерий заметил, что она очень смешлива. Но сейчас Лида показалась ему серьезной. Каждому из ребят, входивших в пионерскую комнату, она, встав, протягивала прохладную руку и говорила вежливо:

— Здравствуйте. Пожалуйста, садитесь.