– Да, – говорю я в надежде, что один из них передумает. Может быть, на этот раз Марк не бросит меня, а решит остаться и бороться. – Надо ответить.

Телефон звонит в четвёртый раз.

– Не в мой дом, – всё это время отец свирепо смотрит в свою тарелку.

Срабатывает автоответчик. Мамин жизнерадостный голос сообщает, что сейчас нас нет дома, поэтому будьте любезны оставить сообщение. Раздаётся звуковой сигнал.

Ничего. Никакого сообщения. Никаких помех. Просто ничего. Моему брату не хватило смелости даже оставить мне сообщение.

Я не дурак. Если бы он хотел поговорить со мной, он бы позвонил мне на сотовый. Это была проверка. Я пригласил его на ужин, а он позвонил, чтобы узнать, хочет ли его видеть кто-нибудь, кроме меня. Судя по всему, мы не прошли испытание.

Мама сжимает жемчужное ожерелье, и надежда, вспыхнувшая во мне, угасает. Марк ушёл. Он бросил меня на этих руинах семьи одного.

Я вскакиваю, мама поворачивается ко мне.

– Куда ты?

– Домашку делать.

Пробковая доска над моим компьютерным столом дрожит, когда я с грохотом захлопываю за собой дверь. Широкими шагами прохожу через комнату, прижимаю ладони к голове. Надо делать домашку, а я примерно так же спокоен и безмятежен, как лодочка, попавшая в шторм. Что мне сейчас действительно надо, так это выплеснуть куда-нибудь свой гнев, тягать штангу, пока мышцы не начнут гореть огнём, бросать подачи, пока плечо не отвалится.

А я должен написать четыре чёртовы страницы по английскому на тему «Я хочу».

Стул, стоящий перед столом, откатывается назад, когда я плюхаюсь на него. Одно нажатие кнопки – и монитор оживает. Курсор насмешливо подмигивает мне с чистой страницы.

Четыре страницы. Одинарный интервал. Поля в один дюйм. Моя училка слишком многого хочет. Вообще-то формально сейчас каникулы.

Пальцы стучат по клавиатуре: «Я играл в бейсбол с трёх лет».

Я прекращаю печатать. Бейсбол… – это то, о чём я должен написать. То, что я знаю. Но чувства внутри требуют выхода.

Отец и мать озвереют, если я напишу правду о том, как мы сейчас живём. Видимость – наше всё. Готов поспорить, они даже своему семейному консультанту не рассказали честно, из-за чего пришли.

Разобравшись, я немного успокаиваюсь. Я не смогу это сделать. Если кто-нибудь догадается, я пропал, но сейчас мне просто необходимо выплеснуть всё своё возмущение. Я стираю первую строчку и даю волю чувствам, рвущимся на свободу.

Бет

Понедельники – вообще полный отстой, тем более если это первый школьный день в американской глухомани. Я прислоняюсь к окну в кабинете школьного методиста и осматриваюсь. Обстановочка в стиле семидесятых годов прошлого века: панели из ДСП, столы и стулья, купленные на распродаже в «Волмарте». Стойкий запах плесени. Короче, деревенская школа во всей красе.

– В том-то и дело, Элизабет, – Скотт листает толстый буклет со школьным расписанием. – Твоя старая начальная школа в числе трёх других входит сюда. Ты многих ребят знаешь, сможешь восстановить старую дружбу. Как насчёт домоводства? Помнишь, мы с тобой пару раз пекли печенье?

– Бет. Меня зовут Бет. (Похоже, у бедняги проблемы с обучаемостью.) В последний раз, когда я что-то пекла, это были брауни, и я в них положила…

– Значит, домоводство вычёркиваем. Я предпочитаю имя Элизабет. Как звали твою лучшую подругу? Я ещё отвозил тебя к ней домой.

И мы играли в куклы. Снова и снова. Её мама разрешала нам брать настоящие чашки для кукольного чаепития. У них был настоящий дом с настоящими кроватями, и я обожала оставаться там на ужин.