Говоря так, мажордом, может быть, имел в виду другое: этот жестокий намек скрывал тайное покровительство.

Расстояние до места казни было довольно большим. Обе женщины, мало привыкшие ходить по терновнику, медленно продвигались к своей Голгофе. Наконец, они достигли ее и вступили на поляну.

Сахемы племени, важно усевшись полукругом против столбов для мучений, невозмутимо курили свои трубки. Зловещий кортеж остановился перед ними. Прошла минута мрачного молчания. Олень сделал шаг вперед.

— Вот две бледнолицые женщины! — сказал он голосом, слегка дрожавшим, несмотря на все усилия.

Текучая Вода поднял голову и устремил взгляд на пленниц, в то время как жестокая улыбка скользила по его тонким губам и обнажала его белые, как у ягуара, зубы.

— Хорошо, — сказал он, — как они решили? Принимают они условия, предложенные им советом, или предпочитают умереть?

Олень повернулся к пленницам с невыразимой грустью.

Они презрительно отвернулись.

— Они предпочитают смерть! — сказал он.

— О-о! — воскликнул вождь, — бледнолицые женщины, как красные волки прерии: у них много хвастовства и мало мужества! Пусть они умрут, если хотят этого. Их крики порадуют сердце Бизонов!

Радостный вой сопровождал это заключение. Обе женщины подведены были к столбам.

— Еще есть время, — шепнул Олень на ухо молодой девушке, — спасите себя, спасите мать! Одно слово, только одно, и вы избавитесь от угрожающей вам жестокой казни.

Нет, — отвечала она твердо, — я не спасусь ценой подлости! Моя смерть в руках бога. Он может, если захочет, освободить меня.

— Зови же на помощь твоего бога, безумная гордячка, но поспеши, так как через минуту будет поздно! — с внезапно вспыхнувшей яростью вскрикнул индеец.

Вдруг, как будто бог хотел поразить хулителя, подобно громовому удару грянул залп мушкетных выстрелов, — и около тридцати всадников появились на поляне, испуская грозные крики и нанося кругом удары саблями и ружейными прикладами.

Индейцы, считавшие себя в безопасности, были приведены в ужас этим внезапным нападением, к которому так мало были приготовлены. По случаю праздника даже оружие их было беспорядочно разбросано по поляне.

В первую минуту произошло ужасное смятение: индейцы падали, как слепые колосья, под страшными ударами охотников.

Женщины, наполовину обезумевшие от ужаса, с криками рассыпались во всех направлениях. Однако, некоторые воины отыскали свои копья и организовали сопротивление.

— А! — вскричал мажордом, схватывая на руки донну Диану, — живая или мертвая, ты не уйдешь от меня! — И, подняв молодую женщину как ребенка, он бросился к Теокали.

— Мама! Мама! Ко мне, ко мне, на помощь! — с ужасом вскричала молодая девушка.

Донна Эмилия бросилась на индейца и вцепилась в него, как львица.

Напрасно тот старался освободиться, материнская любовь удесятерила ее силы.

— Держись! Держись! — закричал Оливье, скакавший к ним через трупы.

Олень услышал его крик и понял, что жертва ускользает от него.

— А! — сказал он яростно, — так умри же! — И, подняв нож, он хотел всадить его в грудь девушки, но быстрым, как мысль, движением донна Эмилия бросилась вперед. Нож исчез целиком в ее горле.

— Да будет благословен бог! — вскричала она, цепляясь последним усилием за руки индейца.

В то же мгновение клинок Клари опустился на голову вождя, покатившегося с разрубленным черепом на землю и увлекшего за собой двух женщин. Одна из них была в агонии, а другая в обмороке, но спасенная благодаря самоотверженности матери.