«А где же будут сидеть гости?» — Инна все еще пыталась постигнуть происходящее.

Мики явно чувствовал себя неловко: «Оказывается, никаких гостей не будет. Я же говорил, это будет очень интимная церемония. — Тут он заторопился. — Не тратьте время зря, вам еще нужно проверить здешнюю акустику до приезда новобрачных».

Однако проверить акустику не удалось. Пока Инна распаковывала арфу, Габи увидела сверху, как к раскопкам подъехал роскошный белый «Мерседес», из которого вышли двое, оба в белом, — жених в костюме, невеста в длинном платье и в маленькой шляпке с вуалью — и, держась за руки, стали спускаться по ступеням ко входу в башню. Глядя на их макушки, трудно было определить, какого они роста, но Габи показалось, что невеста намного выше жениха.

«Начинайте, как только они войдут! — скомандовал Мики и притаился у двери. — А я тут же выскользну и ровно через три часа пришлю за вами машину».

И точно — едва лишь открылся путь, он вслед за шофером кубарем скатился по лестнице, так что, не успели новобрачные войти, его и след простыл.

Но его отсутствие и никого не огорчило, — не успели новобрачные войти в крошечный свадебный зал, как Габи с Инной грянули: «Надежды маленький оркестрик под управлением любви», имея в виду одновременно и себя, и новобрачных. Конечно, эту песенку Окуджавы русским романсом можно было назвать лишь с некоторой натяжкой, но кого это здесь заботило? Тем более, что под низким сводом башни даже дуэт голоса и арфы мог создать вполне сносный эффект свадебного марша.

Выбор репертуара оказался делом непростым — русских романсов на три часа им набрать не удалось даже вперемешку с цыганскими. И тогда Габи предложила смелый ход конем — разбавить классический романс современным городским. Инна поначалу и слышать не хотела о таком вопиющем нарушении хорошего вкуса, но в конце концов смирилась с неизбежным. Тут-то и выплыл Окуджава, выше головы обеспечив их на недостающие полтора часа.

В ритме маленького оркестра надежды новобрачные прошествовали к столу, благо шествовать им пришлось всего несколько шагов. Они почти протанцевали эти шаги, нежно сплетясь руками, хоть была в их слиянии какая-то странность, — наверно, оттого, что не невеста прижмалась щекой к плечу жениха, а, наоборот, он приникал к ее плечу, едва достигая макушкой ей до уха. Шаг у невесты был легкий, летящий, ноги длинные с очень большими ступнями, ее белые остроносые туфли — не меньше сорок второго размера — на высоченных каблуках звонко цокали в такт музыке по каменной кладке пола: «под управ — цок! цок! — лением — цок! цок! — любви — цок! цок!».

Пока Габи под аккомпанемент арфы исполняла «Ты говорил мне, будь ты моею », влюбленная пара уселась на диван — жених лицом к музыкантам, невеста к ним в профиль — и подняла бокалы.

Неважно, что ударные слова «Но не любил он, нет, не любил он, нет, не любил, нет, не любил меня!» не вполне соответствовали ситуации, все равно ведь заказчики по-русски не понимали. Зато эмоциональный напор мелодии звучал как раз так, как нужно, — в результате новобрачные поспешно отставили бокалы, так к ним и не прикоснувшись, и жадно присосались друг к другу.

Поцелуй длился целую вечность.

Один из граненных графинов рухнул на пол и со звоном раскололся, белая шляпка соскользнула с головы невесты и была беспощадно растоптана ее каблуками-шпильками, но новобрачные не обратили на это внимания. Пытаясь унять их пыл, Габи плавно перешла к новому романсу: «Уймитесь волнения страсти!», но они не вняли ее призыву и, не прекращая поцелуя, повалились на диван.

Стараяь не смотреть на них, Габи почти выкрикнула: «Я плачу, я стражду, не выплакать горя в слезах!», и умолкла — тут ей полагался перерыв, чтобы наладить дыхание.