— Вы что, спятили тут оба? — завопила я, слегка разряжая этим криком свои перенапряженные нервы.

Они повернули ко мне абсолютно потусторонние лица, явно не понимая, кто я и чего ору. Но меня уже понесло.

— Сейчас же прекратить это безобразие, — не помня себя, взвизгнула я и, растоптав по дороге Никитине творение, рванулась к табурету. Я схватила в охапку свою старую идиотку-мать и бережно поставила ее на пол: она так заледенела, что могла рассыпаться на мелкие осколки при неловком приземлении.

— Чего ты? — спросил Никита, как всегда, обезоруживающе кротко, бережными пальцами устраняя ущерб, нанесенный его глиняному детищу моим яростным каблуком. — Мы ведь работаем.

— Ты не видишь, как она закоченела? Или ты хочешь, чтобы она заболела насмерть? — лицемерно запричитала я, заворачивая маленькое мамино тельце в теплую шаль: ее выступление перед Никитой в обнаженном виде волновало меня куда больше, чем ее здоровье.

— Представляешь, я уговорила Никиту найти пластическое выражение для идеи вечно-женственного! — радостно сообщила мама, выпрастывая из-под шали свои сморщенные сиреневые лапки.

— Еще бы, кто лучше тебя может представлять идею вечно-женственного! — вяло пробормотала я, чувствуя, как мое раздражение уступает место свинцовой усталости. — Беги оденься, а я пойду спать.

— Так рано? — удивилась мама. — Мы же не ужинали.

Но мне было не до ужина. После бессонной ночи и бурного рабочего дня я хотела только одного — спать, спать, спать.

Однако выспаться в эту ночь мне не удалось, меня разбудил надсадный телефонный звонок. Чертыхаясь, я пыталась на ощупь найти во тьме этого пронзительно звенящего монстра, но спросонья никак не могла. Вспыхнул свет — в комнату в тревоге вбежала мама:

— Кто может нам звонить среди ночи?

Это был Женька — он поспешно сказал:

— Нонна, прости, что пришлось разбудить, но случилось несчастье. Ты ведь говорила, что твоя мама — врач? Я уже вызвал тебе такси — бери маму и приезжай немедленно.

— Но она уже на пенсии, — сонно пробубнила я.

— Это не важно, важно, чтобы все осталось в семье, — отрезал Женька.

Где-то в трубке на заднем фоне рыдал высокий ломкий голос, и сердце мое екнуло: Дина! А такси уже гудело под дверью.

Через минуту мы с мамой, одетые кое-как, загрузились в такси и помчались по спящему городу, разбрызгивая фонтаном дождевые лужи.

Дина лежала на кровати в спальне Платиновой, которая была ближе всех к ванной. Лицо у нее было голубовато-белое, словно вылепленное из алебастра, и нельзя было понять, дышит она или нет.

Пока мама осматривала ее, Зойка нашептала мне, что где-то к концу ночи Дина, вероятно, выскользнула в спальную квартиру, заперлась в ванной и вскрыла себе вены. Сперва никто ее не хватился, — было полно клиентов и все были навеселе. Но когда все разошлись и в ванную образовалась очередь, Зойка заметила, что Дины среди них нет и подняла тревогу — мне почему-то верится, что точное время тревоги было между ними сговорено. Тамаз взломал дверь — Дина, в зеленом кружевном платье, лежала без сознания в ванне, полной крови. Кровь была всюду — на стенах, .на полу и даже на потолке.

Мама моя оказалась на высоте — выбегая из дому, она не забыла захватить свой профессиональный чемоданчик, который всегда содержала в полной боевой готовности с тех пор, как вышла на пенсию.

Она быстро сориентировалась, сделала все нужные уколы, перевязала Дине кисти рук и вернула ее к жизни, прописав ей три дня полного покоя.