– Вы говорите загадками, кузен, – сказала Нанетта, не готовая к этому разговору. Она не знала, что отвечать. – Я подумала в тот раз, когда вы женились на моей племяннице, я думала...

– Что бы вы тогда ни думали, подумайте снова, Нан. Берете ли вы меня? Я могу предложить вам ваш собственный дом, где вы будете хозяйкой не только на словах. Я предлагаю вам такие условия, которых вы, как дочь дворянина, заслуживаете. Что вы скажете на это, Нан?

– Джеймс, хорошо ли вы подумали? Мне уже за сорок, вряд ли у меня будут дети, а у вас нет сына. Что вы ответите на это?

Он посерьезнел, встал и начал прохаживаться перед ней взад-вперед, так что ей приходилось вертеть головой, чтобы следить за ним.

– Я подумал и об этом. В тот наш разговор я сказал, что должен жениться, чтобы иметь наследника. И я женился на Элеоноре, да упокоит Господь ее душу, и даже полюбил ее со временем. Однако я никогда не рассматривал ее как жену, скорее как ребенка, которого нужно нянчить и оберегать. И в конце концов Бог все равно не послал мне сына, ни даже дочери. Я был одинок, Нан, очень одинок, и с годами научился ценить вещи более важные, чем сыновья.

Джеймс замолчал, и она, чувствуя, что он нуждается в ее вопросе, спросила:

– Что же это за вещи?

Он повернулся к ней и остановился, глядя на поднятое к нему лицо Нанетты сверху вниз, словно человек, в раздумье взирающий на поверхность пруда, одновременно видя и не видя ее:

– Нан, помните ли вы нашу первую встречу? Вряд ли, я думаю.

– Я помню, – ответила она, но он продолжал, словно не слыша ее:

– А я помню: я приехал в Морлэнд, чтобы жениться на вашей кузине Маргарет, и вы вышли представиться мне. Вы подошли ко мне, чтобы сделать реверанс, и взглянули на меня без всякого интереса, как ребенок на взрослого, словно говоря: «Тут нет ничего интересного для меня». Но вдруг ваш взгляд замер, и вы посмотрели на меня с таким выражением удивления и радости, словно знали меня давным-давно и вот теперь встретили – это был такой откровенный, озадаченный и невинный взгляд. И в этот самый момент я полюбил вас. Я тоже признал в вас родственную душу, не знаю почему. Я любил вас с тех самых пор, хотя был женат сначала на вашей кузине, а потом на племяннице, и до сих пор люблю.

У Нанетты пересохло во рту от волнения:

– Но... Джеймс... ведь вы знаете, что я любила Пола...

Она не смогла продолжить. Он опустился на колени перед ней и прижал ее руки к своему сердцу:

– Любовь – не заколдованный круг, Нан, куда можно войти и уже невозможно выйти. То, что вы любили Пола, говорит только о том, что вы способны любить. Вы приняли меня, Нан, с той первой встречи, прежде, чем отвели глаза. Вы приняли меня как человека, которого вы могли бы полюбить, и, если вы заглянете в глубину своего сердца, вы снова примете меня. Нан, ответьте «да», выходите за меня!

Нанетта в смятении смотрела на него, не зная, что сказать, чтобы не отвергнуть его дар, не унизить отказом или, еще хуже, согласием. И вдруг ее озарило решение, и все в ее голове сложилось в одну ясную картину с такой четкостью, что она поразилась тому, как не додумалась до этого раньше.

– Джеймс, – начала она, – есть еще ребенок, ребенок, за судьбу которого я несу ответственность. Я плачу за его воспитание. Хотя не я его мать, но я люблю его, как мать. Это мальчик, здоровый и очень умный, очень красивый и воспитанный. Если мы усыновим его, то у вас будет сын, о котором вы мечтали, который сможет носить ваше имя и унаследовать ваше состояние. И хотя это не родной наш сын...

– Если вы хотите этого, Нан, пусть будет так.