Пьер Леметр. Темные кадры
Мари-Франсуазе, с самыми теплыми чувствами Я принадлежу к тому невезучему поколению, которое пытается удержать хрупкое равновесие между днем вчерашним и днем сегодняшним и которому неуютно и там и тут. Вдобавок, как вы, вероятно, заметили, я не строю никаких иллюзий.
А еще то, что обратилось оно на Мехмета, если уж честно… На Мехмета Пехлевана. Он турок. Живет во Франции уже десять лет, но словарный запас у него беднее, чем у десятилетнего ребенка. У него всего два способа самовыражения: или орать, или ходить с кислой рожей. Когда он орет, то мешает французский с турецким. Никто ничего не понимает, но всякий легко догадывается, чтó он о нем думает. В «Фармацевтических перевозках», где я работаю, Мехмет занимает пост контролера, и согласно законам, близким к дарвиновским, всякий раз, когда его повышают по службе, он тут же проникается глубоким презрением к своим прежним сослуживцам и смотрит на них как на червей ползучих. Я часто сталкивался с этим феноменом на протяжении своей карьеры, и не только со стороны бывших эмигрантов. В сущности, такое свойственно многим, выбившимся из низов. Стоит им продвинуться наверх, как они отождествляют себя со своими боссами, да еще с такой силой убеждения, какая самим боссам и не снилась. Этакий «стокгольмский синдром» перенесенный на служебные отношения. Только не надо путать: Мехмет не воображает себя боссом. Все закручено еще интересней: он воплощает собой босса. Он «представляет» босса, когда того нет на месте. Разумеется, на таком предприятии, как наше, где работает около двухсот наемных сотрудников, никакого босса в прямом смысле слова нет, есть только начальники. Однако Мехмет слишком преисполнен сознания собственной значимости, чтобы отождествлять себя с каким-то простым начальником. Поэтому он отождествляет себя с некой абстракцией, высшим концептом, который он именует Дирекцией, что полностью лишено смысла (здесь никто в глаза не видывал ни одного из директоров), но весьма многозначительно: Дирекция – это звучит как Путь, Предназначение. На свой манер Мехмет, поднимаясь по лестнице служебной ответственности, приближается к Богу. Я начинаю в пять утра, и, в сущности, это не работа, а подработка (подчинительный префикс отражается в данном случае и на размере оплаты). В мои обязанности входит сортировать ящики с медикаментами, которые затем отправятся в пригородные аптеки. Я этого не застал, но говорят, что Мехмет восемь лет занимался тем же самым, прежде чем стать контролером. На сегодняшний день он облечен властью командовать тремя «червями ползучими», а это не так уж мало. Первого червя зовут Шарль. Забавное имечко для бомжа. Он на год моложе меня, худой как жердь и поглощает спиртное как бездонная бочка. Его называют бомжом для краткости, хотя место жительства у него имеется, и вполне определенное. Он живет в своей машине, которая встала на прикол лет пять назад. Он говорит, что это его «недвижимая движимость», – такой уж у него юмор, у нашего Шарля. А еще он носит водонепроницаемые часы величиной с тарелку и с кучей циферблатов. На зеленом светящемся браслете. Представления не имею, откуда он и что довело его до такой крайности. В чем-то он чудаковат, наш Шарль. Например, он не знает, сколько времени стоит в очереди на социальное жилье, но с точностью может ответить, как давно перестал подавать прошения о его получении. Пять лет семь месяцев и семнадцать дней назад, по последним выкладкам. Шарль подсчитывает, сколько времени прошло с того момента, как он окончательно потерял надежду вновь обрести кров. «Надежда, – говорил он, воздевая указательный палец, – суть мерзость, придуманная Люцифером, чтобы люди терпеливо переносили все невзгоды». Не он придумал, где-то я это уже слышал. Даже поискал, откуда цитата, но не нашел. |
