Он сбросил скорость, чтобы пересечь перекресток, залитый водой, на поверхности которой плавал всевозможный мусор.

Лицо его горело. Он взглянул на Рокки.

Он только что солгал псу.

Давным-давно он поклялся никогда не лгать себе самому. Он оставался верным своей клятве немногим больше, чем это делает пьянчужка, когда перед Новым годом дает себе торжественное обещание никогда не притрагиваться к проклятому зелью. По правде говоря, он менее многих поддавался искушению самообмана и самоиллюзий, но все же нельзя было утверждать, что он всегда говорил себе правду. Или даже, что он всегда хотел ее знать. В сущности, он только старался  быть правдивым с самим собой, но частенько принимал за истину полуправду или лишь намек на истину – и жил вполне спокойно и с этой полуправдой, и с намеками.

Но он никогда не лгал своему псу.

Никогда.

Между ними были самые искренние и честные отношения, которые только возможны между живыми существами, для Спенсера это значило очень много. Нет. Больше, чем много – для него это было свято.

Рокки, с его большими выразительными глазами, честным сердцем, буквально раскрывавший душу, используя лишь язык движений, главным образом, виляя хвостом, не был способен на обман. Если бы он умел говорить, то был бы совершенно открытым при его абсолютной бесхитростности. Лгать собаке – это даже хуже, чем лгать ребенку. Черт возьми, даже если бы он солгал Богу, он бы не чувствовал себя так скверно, поскольку Бог ожидает от него меньше, чем бедняга Рокки.

Никогда не лги псу.

– Хорошо, – произнес он, останавливаясь перед красным светом светофора, – предположим, я знаю, зачем пошел к ней домой. – Рокки с интересом посмотрел на него. – Хочешь, чтобы я тебе сказал? – Пес ждал. – Тебе это так важно – чтобы я сказал тебе? – Собака фыркнула, облизнулась и склонила набок голову. – Хорошо, я пошел туда, потому что... – Собака внимательно смотрела ему в лицо. – ...потому что она очень приятная и симпатичная женщина.

Дождь по-прежнему барабанил по крыше машины. Безостановочно щелкали дворники.

– Да, она хорошенькая, но нельзя сказать, что красавица. Нет, не красавица. Просто в ней есть что-то... что-то такое. Она какая-то особенная. – Мотор стучал вхолостую. Спенсер вздохнул и произнес: – Ладно уж, на сей раз скажу всю правду. Все как есть, ладно? Больше не буду ходить вокруг да около, ладно? Я пошел в ее дом, потому что...

Рокки смотрел на него немигающим взглядом.

– ...потому что я хотел найти жизнь.

Собака отвернулась от него и стала смотреть вперед. Очевидно, его объяснение вполне ее удовлетворило:

Спенсер стал думать над словами, произнесенными в попытке быть откровенным с Рокки. «Я хотел найти жизнь».

Он и сам не знал, смеяться ему или плакать. В конце концов, он не сделал ни того ни другого. Он просто поехал вперед, то есть сделал то, что делал все эти последние шестнадцать лет.

Включился зеленый.

Рокки теперь смотрел только вперед, и Спенсер ехал домой сквозь дождливую ночь, сквозь одиночество огромного города, под странно расцвеченным небом, которое было желтым, как желток, серым, как пепел крематория, и зловеще черным на самом горизонте.

Глава 2

В девять часов, после провала в Санта-Монике, Рой Миро возвращался в свою гостиницу в Вествуде и обратил внимание на «Кадиллак», стоящий на обочине шоссе. Красные вспышки аварийных огней дождевыми змейками отсвечивали на мокром ветровом стекле. Заднее колесо со стороны водителя было спущено.

За рулем сидела женщина, очевидно, ожидающая помощи. Кроме нее, в машине как будто никого больше не было.

Рой с беспокойством подумал, каково женщине оказаться одной в подобной ситуации, в любом  районе Лос-Анджелеса.