— И все же ты поклялся ему, — заметил Василий.

— На условиях, которые не были соблюдены. — Юрий напрягся, в глазах его вспыхнула ярость. — В душе своей я отринул свои обязательства как перед ним, так и перед всеми Нагими. Для него и для них я всего лишь ублюдок, раб, которому дают кров и пищу, когда он полезен, и которого можно прогнать, когда пользы нет. Отныне они не вправе ожидать от меня ничего, хотя сами об этом пока что не знают.

В пивную ввалилась компания грузчиков с намерением хорошо погулять. Они заняли два стола и велели хозяину принести им вина и хлеба. Старший держал в руке пригоршню серебра, показывая, что у них имеется чем расплатиться.

— Ты можешь отринуть и клятву, какую дашь мне, — стоял на своем Василий.

— Да, если вы не исполните данные мне обещания, — усмехнулся юноша, дерзость которого все возрастала, поскольку беседа текла в том направлении, какое он и хотел ей придать. — Клятва, нарушенная одной стороной, освобождает от обязательств другую.

— Ты мнишь, что вправе меня поучать? — сдвинул брови Василий. — А что, если я сейчас кликну стражу? Тебя ведь могут свести в тюрьму по одному моему слову. — Он умолк, ожидая ответа.

— Тогда я скажу, что вы хотели меня подкупить, чтобы вредить Нагим, и осерчали, когда у вас это не вышло. Я, может быть, всего лишь слуга, но Григорий Дмитриевич придет мне на помощь. А ему поверят. На Москве многих не удивит мой рассказ, ведь нрав ваш повсюду прекрасно известен. — Юрий побарабанил пальцами по столу и даже позволил себе хохотнуть, ибо и этот ответ был у него заготовлен. Боярин должен понять, что имеет дело вовсе не с простофилей, приехавшим искать счастья в столицу из деревенской глуши.

— А если Григорий не вступится за тебя, что тогда? — вкрадчиво осведомился Василий. — Ты окажешься дважды преступником, возводя напраслину на именитого человека и впутывая в свои делишки Нагих.

Такого поворота в беседе Юрий не ожидал. Он замялся, подыскивая слова для ответа.

— А ты еще и рожден в беззаконии, у тебя много резонов ненавидеть собственное семейство. — Василий, изображая сочувствие, покачал головой. — Подумай, где будут тогда твои планы? — Он выложил руки на стол и сплел пальцы в замок. — Я понял, чего ты ждешь от меня. Теперь послушай, чего я от тебя ожидаю. — Боярин говорил тихо, размеренно, словно рассуждая о качестве завезенной на рынок муки. — Ты будешь честно и безропотно докладывать обо всем, что творится в польском посольстве, а также о том, что сможешь проведать о венгре. Ты будешь так поступать до тех пор, покуда мне это нужно. Ты станешь снабжать своих родственников Нагих только теми сведениями, на которые я укажу тебе сам, и никакими другими. Тебе придется сообщать мне обо всей без исключения переписке поляков, какой бы незначащей, на твой взгляд, она ни была. Ты будешь вести учет всех, кто бывает в посольстве, от бояр до прислуги, от русских до инородцев, и раз в две недели представлять такой список мне. Если обнаружится хотя бы намек на какие-либо сношения католиков с Ракоци, я должен быть немедленно о том извещен. Исполняй все это без обмана и с рвением, и лет через пять я подумаю, куда мне пристроить тебя. Посмеешь ослушаться, я тут же тебя обвиню. — Он откинулся на спинку стула, со все возрастающим удовлетворением наблюдая, как цепенеет от ужаса тот, кто пытался только что одержать над ним верх.

Один из грузчиков сильным высоким голосом завел песню, призывая жестами сотоварищей присоединиться: «О Китеж, Китеж, светлый град! Сияй, сияй в средине лета!»

— Если я вдруг почую обман, Юрий Петрович, ты пожалеешь, что родился на свет.