— Маша, а ты не хочешь с психиатрами поговорить? — спросил Панов, шумно прожевав гигантский кусок пирога. — Марина, а ты капусту ошпариваешь для начинки, или тушишь? —попутно уточнил он.

Марина отняла у него последний ломоть, завернув его в кальку и вручив мне:

— Это Лешечке Горчакову. Довезешь? Интересно, кто из них больше ест: Лешечка или этот оглоед? — она кивнула на Панова, который запил пирог бадьей горячего чая и теперь отдувался, как кит, которого выбросило на берег.

— Конечно, Горчаков, — убежденно сказала я. — В природе вообще не существует человека, который бы ел больше, чем Лешка.

— Поняла? — победоносно взглянул на нее Панов. — Я вообще как птичка клюю… Так ты капусту ошпариваешь, скажи?

— Конечно, ошпариваю, — ответила Марина. — Так больше витаминов остается, и вкусовые качества лучше.

Я попросила у мужа полиэтиленовый пакет и, снабдив сверток дополнительной упаковкой, сунула в сумку, а потом повернулась к Панову.

— Панов, ты считаешь, что мне пора к психиатру? Это ты профессиональным взглядом определил?

— Да я не про тебя, дурочка. Я про этот ваш персонаж, который имеет обыкновение писать кровью. Учти, что обмакнуть перо можно только в свежую кровь, потому что буквально через полчаса она уже свернется.

— В свежую рану тоже можно, — добавила Марина, — разрезал кожу, макнул перо и пиши.

— А если добавить чего-нибудь в пробирку с кровью? Сколько ее можно с собой таскать, пока она не свернется? — спросила я, представляя себе, как персонаж, пришедший на подписание договора, достает из чемодана связанную женщину с заклеенным скотчем ртом, раскладывает ее на столе, говорит партнерам: «Сейчас, одну минуточку, я только ручку заправлю», и макает перо в свежий надрез на бедре жертвы. И куда потом женщину девать? Как говаривал писатель Родионов, селедку следует вымачивать в коньяке, только куда потом девать коньяк?

— В принципе можно, но в образцах никаких химических препаратов не нашли, — обрадовал меня Сашка.

— Маша, я серьезно тебе говорю: пообщайся с психиатрами, — вступил Панов. — Эта идея с кровавыми письменами в принципе не нова. Помнишь дело Шаталова? Семьдесят девятый год…

— Да откуда она помнит? — удивилась Марина. — Я и то не помню.

— Что значит «я и то не помню»? — удивилась я. — Ты же младше меня.

— Здравствуйте! Это ты меня младше.

Мы немного попрепирались на тему, кто младше, а кто старше, причем Панов и Стеценко подсвистывали и подзуживали, как болельщики вокруг ринга. Стеценко отметил, что это — беспрецедентный случай: две дамы спорят из-за возраста, при этом каждая доказывает, что это она старше.

— Это все равно, как если бы мужики бились, у кого меньше, — хихикнул Панов, а Марина на него цыкнула.

— Ладно, хватит базарить, соплячки! — наконец гордо бросил нам Панов. — Слушайте дедушку! У этого Шаталова нога была сухая, и бабы от него нос воротили. Но голова у него варила, и манерам был обучен. Пудрил мозги разным доверчивым барышням, приглашал домой на чашечку кофе, и альбомы по искусству посмотреть. Ими в голову не приходило, что этот мозгляк в шляпе может быть опасен.

— А дома подсыпал, небось, чего-нибудь в кофе? — прозорливо заметил Сашка.

— Ну конечно. Подсыпал сильнодействующее снотворное, девушка головку к подушке приклонит, а он ее, бесчувственную, разложит и оприходует, да еще и сфотографирует в похабных ракурсах. Потом оденет, приведет в порядок и сделает вид, что не заметил, как она от рюмочки коньяку задремала.

— И на чем он прокололся? — с интересом спросил Сашка.