— Ему, как и Соломону, помогала нечистая сила, — сказал я.

— Тогда, может, и здесь? — Хайям кивнул за плечо.

— Почему бы нет? — сказал я. — Места глухие, никто не заметит…

Озеро тем временем резко сузилось, поднялось отвесными берегами и свернуло влево. Если что, подумал я, тут и на берег не выбраться. Как бы в ответ на эту мысль мотор закашлялся, а сзади налетел ветер — не очень сильный, но неожиданно холодный.

Дед приглушил мотор, дал ему поработать на самых малых, потом погонял на высоких, прислушался. Крикнул Хайяму:

— Покачай!

— Что?

— Вон тот насос!

Рядом с Хайямом и впрямь обнаружилась рукоять насоса, похожего на велосипедный. Он качнул несколько раз, и мотор заработал ровно.

— Легкая рука! — сказал дед. — Космонавтом станешь!

— Да я как-то не собирался… — растерялся вдруг Хайям.

— Кто тебя спрашивать будет! Повестку вручат, и полетишь! Как наш Парракас полетел!

— Кто?

— Парракас! Пес наш! А, хотя нет, его на войну взяли. А на Луну лайка Орава полетела — с соседнего хутора. Потом ее на самолете куда-то увезли, чтоб никому ничего не рассказывала…

Орава — по-карельски «Белка». Так рождается фольклор, если кто не в курсе.

Наконец озеро стало рекой с островами, и вскоре мы причалили к добротным лиственным мосткам. У мостков качалась ободранная и помятая алюминиевая лодка. Маленький моторчик без кожуха был поднят из воды, и красный трехлопастной его винт мне что-то напомнил — что-то чрезвычайно неприятное…

Ведьма предстала перед нами из сумрака деловитой теткой средних лет, по-своему симпатичной, с узким лицом, светлыми локонами ниже плеч, ироничным ртом. Из ведьмачьего у нее были только желтые глаза и смутно знакомые мне значки на отделке длинного платья и передника — светлых, почти белых.

(—Ух ты, — сказал Хайям. — А почему вы в белом?

— А это, гостек, чтоб кровососов не привлекать, — ласково сказала ведьма.

— Кровососов… — медленно сказал Хайям и задумался.)

Звали ее Ириной Тойвовной.

Дед на правах завсегдатая пошел поколоть дров, да и задремал. Ведьма стремительно вздула самовар, мы попили чертовски забористого настоя каких-то листьев, травы, сушеных соцветий черемухи и, кажется, коры или корешков: у напитка был легкий смолистый привкус. Всякую усталость сняло на счет «раз»… К чаю было сдобное печенье и мед.

Потом фольклористы остались сидеть за столом и записывать заговоры, наговоры, привороты и обереги, а я с позволения хозяйки начал изучать хозяйство.

Дом был не совсем типичный для здешних мест — он скорее напоминал поморскую избу, только размером поменьше раза в два: с высоким полуподвалом, галереей-верандой, обитаемым чердаком и разноскатной крышей, выстланной дранкой. За печью — настоящей финской, с камельком — обнаружился теплый клозет (на лето, правда, закрытый). Поленница за домом внушала уважение — как, впрочем, и бензопила, висевшая тут же на столбе. В стойле дремали две лошадки с огромными, как у пони, челками, а запах и похрюкивание выдавали наличие где-то неподалеку свинарника. Отдельно в стороне стоял лабаз «на курьей ноге» — высоком, в два роста, опаленном пне.

По правилам, следовало полностью дом промерить и в масштабе перенести на миллиметровку. Это такой геморрой, что и представить себе невозможно.