|
Вне всякого сомнения – от упыриных клыков. Но рана – не разверзнутая, не зияющая. Большая ее часть уже зашита. Схвачена грубыми стежками. Суровой толстой нитью. В оставшееся небольшое – с палец – отверстие вставлена темная трубка. Керамика? Непрозрачное стекло? Медь? Бронза? Трубка жесткая, но, похоже, гибкая. Скорее, все-таки медь… Только потемневшая, вытравленная чем-то. Еще одна такая же трубка входит куда-то под ключицу мертвеца. Ага, а тот, второй тевтон у стола, оказывается, в самом деле, приводит в движение… Да, это был бронзовый ручной сифон – широкий, устойчиво стоявший на столе и предназначавшийся явно не для раздува огня в тигле. Складки малых мехов с одной стороны. С другой – длинное узкое горлышко, от которого и тянулись к покойнику две изогнутые трубки. Имелась в этом сооружении и третья трубка – потолще и покороче двух первых. Эта уходила под стол – к большому толстостенному стеклянному сосуду. В полупрозрачной округлой емкости можно разглядеть жидкость, цвет которой (если он есть у нее вообще, этот цвет) из-за темного стекла, однако, определить было практически невозможно. С каждым движением мехов сифон, шумно хлюпая и булькая, всасывал в себя неведомый раствор. Прогонял в себе. Перекачивал через себя. А затем под сильнейшим давлением воздуха наполнял им пустые вены и артерии испитого мертвеца. Равномерно наполнял. Рассчитано. Порция за порцией. Вероятно, прерывать процесс было нельзя. Тевтоны, трудившиеся у стола, не останавливались. Один сосредоточенно качал меха сифона. Второй поддерживал трубки и следил за уровнем жидкости в стеклянном сосуде. А Всеволод уже шагал дальше – в глубь помещения – к прикрытым плащами бочкам и бревнам. Так и есть! Не бочки это вовсе и не бревна. Еще два трупа. Раздетые и обмытые. У одного разворочен живот. У второго – левое подреберье. Тоже испиты: крови – почти нет. Ждут своей очереди? Одежда и доспехи мертвецов лежали рядом. Судя по облачению, все трое – не какие-нибудь кнехты, а полноправные братья-рыцари ордена Святой Марии. Поглощенные работой алхимики по-прежнему безмолвствовали, но из-за двери уже несся злой приглушенный шепот: – Русич! Вернись! От былого радушия и сдержанности Томаса ныне не осталось и следа. Замковый кастелян с факелом в руках стоял у двери и исходил бессильной злобой. Что ж, ладно, можно и вернуться. Теперь – можно. Вернуться и поговорить. Расспросить. Ибо было о чем. Всеволод вышел из лаборатории. – Кто это? – он кивком указал на трупы. – Брат Фридрих, брат Вильгельм, брат Яков, – недовольно процедил Томас. Три рыцаря, павшие во время последнего ночного штурма, – припомнил Всеволод. – А я-то полагал, их отпевали в часовне. – Отпевали. Но служба давно закончилась, и останки перенесены сюда, – совсем уж недружелюбно глянул на него кастелян. – Но зачем? Что здесь происходит? – Как что? – вопросом на вопрос ответил Томас. – Тебе разве не приходилось присутствовать при бальзамировании трупов? – Нет, – честно признался Всеволод. – Не доводилось, знаешь, как-то. Вообще-то об обычае готовить покойников к длительному хранению в могилах и склепах он слышал, но, сказать по правде, никогда его не понимал и не одобрял. Сказано ведь: прах – к праху, и чего тут еще мудрить? – Так значит, – Всеволод поскреб в затылке, – значит, ваши алхимики… – Да, – раздраженно перебил его кастелян, – этим они занимаются тоже. Всеволод промолчал. Только покачал головой б изумлении. |
