Как бы то ни было, но когда они вошли в дом Коулби, размеры его не могли не поразить Фенелу.

Широкие, отделанные дубовыми панелями коридоры, стены которых были увешаны портретами предков, написанными маслом; коридор из главного банкетного зала в гостиные с наборами рыцарских доспехов и оружия на стенах; сами гостиные, окна которых в соответствии с традицией выходили в сад; кабинеты, набитые фарфором; зеркала в тяжелых резных рамах; гобелены мягких красок, при которых даже Саймон вскрикнул от восхищения.

Фенела никак не ожидала увидеть здесь подобного великолепия, поражающего воображение, и когда она в конце концов оказалась лицом к лицу с леди Коулби, почувствовала, что и на самом деле является чужой в этом родовом гнезде с вековыми традициями.

Николас стоял рядом со своей матерью, и по тому, как он в спешке ринулся вперед, чтобы встретить их сразу после доклада о приходе, по наклону его подбородка, по выражению глаз Фенела поняла, что он расстроен и несчастен.

Он взял Фенелу под руку и подвел к своей матери.

– Это моя жена, мама, – представил он Фенелу.

Леди Коулби, не обратив совершенно никакого внимания на протянутую Фенелой руку, проговорила надлежащие в таких случаях фразы.

Воцарилось неловкое молчание, нарушенное в конце концов Саймоном, который, по рассеянности не замечая, что Николас ждет его, чтобы представить своей матери, внимательно рассматривал одну из картин на стене.

– Это подлинный Ван Файсон? – спросил он.

– Да, – ответила ему леди Коулби.

– Из всех картин этого художника, которые я когда-либо видел, эта – самая великолепная! – воскликнул Саймон. – Вы только взгляните на кружева на платье – разве можно представить себе что-нибудь более изысканное? А как передан цвет кожи! Это самый настоящий шедевр. Если бы только сохранилось побольше работ этого художника.

– Мой покойный муж лично приобрел эту замечательную картину, когда мы были в Голландии.

– Уверен, что он ни разу не пожалел об этом, хотя вызывает сожаление, что она висит рядом с такой мазней.

Саймон взмахом руки указал на одну из картин, которая висела по соседству с той.

У Фенелы захватило дух. Она почувствовала, что ее отец выбрал не самый лучший способ начать церемонию знакомства. Она знала, как трудно бывает общаться с Саймоном, когда разговор заходит об искусстве. А люди обычно начинают чрезвычайно раздражаться, если кто-либо в их присутствии называют милую сердцу вещь «мазней».

Однако, к ее удивлению, леди Коулби в ответ даже улыбнулась: правда, улыбка едва угадывалась и была холодной, но тем не менее заметить ее было можно.

– Ничуть не удивлена вашим замечанием, – проговорила она. – Я и сама не испытывала особой любви к этому ландшафту, но все в этой комнате оставлено в точности в том порядке, какой был здесь еще во времена жизни моего свекра. Вы сами можете заметить, что Уэтерби-Корт обставлена мебелью различных стилей викторианской эпохи, которую собирали несколько поколений этой семьи. Моему мужу эта обстановка нравилась, и он сохранил комнату в таком виде, какой она имела и до него, в память о своем отце, а я всегда следовала его желаниям.

– Когда дело касается хорошего вкуса, недопустимо принимать во внимание никаких сантиментов, – строго заметил Саймон.

Он отправился через всю комнату, заметив другую картину на противоположной стене. Леди Коулби повернулась к Реймонду.

– Думаю, нам следует сначала познакомиться, – проговорила она, – прежде чем мы начнем что-либо менять в этом доме, хотя, без сомнения, у супруги Николаса уже есть какие-то собственные идеи на сей счет.

В ее голосе безошибочно угадывалась доля язвительности, но Реймонд целиком проигнорировал этот факт.