И, как оказалось, не одна я! Почти каждый день является госпожа Бархатова. В первый раз, обнаружив меня в твоем доме, она оказалась неприятно удивленной. Да и я тоже, так как сия дама вела себя весьма вольно, словно это её собственный дом. Поняв, что я тут намерена гостить долго, она даже вроде как огорчилась. И тем не менее, приходит и постоянно осведомляется о тебе. Сначала она показалась мне чрезвычайно вульгарной. Хотя хороша, даже чересчур хороша. И наряды её такие яркие, разве можно носить такие вызывающие тона? Ей-богу, я бы ни за что не решилась.

Однажды она снова пришла, за окном разыгралась такая непогода, что мне пришлось из вежливости пригласить её остаться и переждать. Мы поневоле принялись за чай и разговоры. И вот чудо, мой милый, она открыла мне свою душу, и мне стало её жаль. Честное слово! Теперь я отчасти понимаю тебя, мой друг. Ведь ты всегда имел нежную душу, тебя всегда трогало человеческое страдание. (Милая мамочка, разумеется, страдание особенно хорошо в сочетании с роскошным бюстом, пышными волосами, томными глазами и прочее, прочее, прочее…) Теперь Матильда Карловна мне даже симпатична, она добрая и искренняя. И она влюблена в тебя, Сережа!

Это совершенно очевидно. С учетом её богатства, её состояния, я уже начинаю без прежнего содрогания думать о вашем браке. Мальчик мой, уж пусть лучше какая угодно Матильда, нежели опасная и неведомая Розалия Киреева, которая тебя погубит».

Сергей на миг опустил письмо на колени и глубоко вздохнул, насколько даже простое упоминание имени вызывало у него душевную боль и сильное биение сердца.

«Продолжаю через несколько дней в величайшем расстройстве. Снова приходила Матильда Карловна. Она показалась мне слегка огорченной, впрочем, не до слез. Я снова принялась говорить с нею. Она понравилась мне теперь еще больше, чем ранее. И я искренне стала желать видеть её своей невесткой. Но, увы, увы, сын мой! Ни красота Матильды, ни её богатство тебе более не будут принадлежать. Она покидает тебя, она устала ждать. Она не понимает тебя и разочарована. Она оскорблена твоим поступком, твоим бегством в Крым за этой странной женщиной. Именно поэтому сама она и не желает тебе писать ни строчки. К тому же, я полагаю, мне уже сказали знающие люди, у неё завелась новая пассия, которая её и утешит. Еще она принесла обломки какого-то украшения. Как будто роза из коралла. Дескать, ты подарил ей, а она наступила на него нечаянно, да и растоптала. Принесла и оставила у тебя в кабинете. Что бы это значило?».

Матильда его покидает. Что ж, так тому и быть. Он ждал подобного развития событий. Было бы по меньшей мере странно предполагать, что такая женщина, как Бархатова, которая порхает по жизни, как яркая бабочка с цветка на цветок, спешит везде собрать свой нектар, будет сидеть и ждать неверного возлюбленного, заливаясь слезами и сохраняя ему верность. Сергей даже усмехнулся, до чего нелепой показалась ему нарисованная воображением картина страданий Матильды Карловны.

Стук в дверь прервал чтение письма Александры Матвеевны. Сергей отложил письмо и открыл дверь. На пороге стоял Сердюков с престранным выражением лица.

– Вот, поглядите, получено по полицейскому телеграфу, – следователь протянул адвокату телеграмму:

«Горбунья найдена и арестована. Петушков».

– Этого не может быть! – Сергей вытаращил глаза на клочок бумаги. – Это не она!

– Возможно. Возможно, что столица империи просто наводнена молодыми горбуньями, подозреваемыми в убийстве. К тому же Петушков её в лицо знает.

– Я тоже знал в лицо, – глухо ответил Сергей. – Да что толку. Знать бы теперь, чье это лицо? Когда получено?

– Именно тогда, когда мы оба и наша барышня, все мы находились в этой пещерной крепости.

Лицо Желтовского стало белым.