Я приблизился и увидел на виске девочки темный синяк. Когда пальцы Бородача ощупывали его, Инель поморщилась и беззвучно вскрикнула.

— Представляю, как удивились те люди. — Бородач взял Инель за подбородок и заговорил, тщательно произнося слова губами, — запомни, Инель, теперь ты попала к хорошим людям. Мы ничего плохого не сделаем. Оставайся с нами и постарайся не терять сознания… Кушать хочешь?..

На последнем слове хмурящаяся девочка улыбнулась, изогнула густые брови и закивала головой. Я же поймал себя на мысли, что тоже улыбаюсь. Старый дурак…

Мой сын учился в западном округе столицы, в Университете Права. Большой уже был, собирался пройти военные курсы при дворе Императора. Но не успел. А я вот успел узнать, что с ним. Я видел своего сына, превратившегося в безумно улыбающегося голого урода. И хотя я убил его, в моих воспоминаниях он все еще жив. Иногда я допускаю мысль о том, что мне удастся встретиться с ним. Как и со своей женой. Я верю, что это возможно.

Почему бы и нет?

Бородач тем временем отвел девочку к своей лежанке и уже раскладывал перед ней еду.

— Ей, Геддон, дружище, стащи все тела в одну кучу, — крикнул он, помахав рукой, — и ложись спать. До утра я подежурю.

Тела я сложил за пределами нашего круга. Пока тащил их за ноги, протоптал еще одну широкую тропу. Затем брал головы за волосы, раскачивал и швырял в темноту. Впору ловить себя на мысли, что не осталось во мне ничего человеческого. Ведь нет никаких эмоций, никакой жалости, вообще ничего. Словно таскал мешки с картошкой.

Умыв руки снегом, я поглядел на Императора. Тот уже спал, или делал вид, что спит, отвернувшись спиной от центра круга.

Я последовал его примеру и еще некоторое время лежал, прислушиваясь к шепоту Бородача, но слов разобрать не смог. Я не уловил тот момент, когда погрузился в сон. Да и кто вообще может уловить подобное?..

* * *

Мне вдруг показалось, что я сплю в палатке, в лагере уцелевших после нашествия Ловкача.

То были первые дни зимы за пределами Империи. Первая дни вернувшегося средневековья. Аристократы мерзли, не имея представления, как поддерживать огонь всю ночь. Простой люд собирался в кучки вокруг костра. Крутили самокрутки из отсыревшего табака, рассказывали вполголоса истории о Ловкаче, о чуме, обрушившейся на Империю, о том, что за горами нас ждет город Полеврон, жителей которого не коснулось безумие…

А я спал в палатке, возле Императора, часто просыпаясь, глядя в серый треугольник потолка. Я слышал его дыхание. Я тоже верил, что в городе Плевроне нас ждут здоровые люди и работает газовое отопление и есть ванная, полная горячей воды (та самая ванная, которая ждет меня, мое грязное тело, которое я опущу туда, и буду откисать несколько часов, блаженно закрыв глаза и положив макушку на край)…

Тихо ржали кони, бормотали сторожа, прогуливаясь по лагерю (а было ли хоть одно нападение? Был ли хоть кто-нибудь живой за пределами лагеря, который рискнул бы напасть на нас? Безумцев мы встречали только в городах. А между городами — ни души)… Когда ни проснись — всегда можно услышать, что кто-то ходит за пределами палатки, чиркает спичками, прикуривает папироску. Я почти привык к тому, что возле меня кто-то находится. Постоянно. Все шестнадцать месяцев моей новой жизни.

Но наваждение прошло так же быстро, как накатило. Я открыл глаза и увидел над головой серое небо. Увидел ветки деревьев, сплетенных в замысловатые узоры. Увидел легкие снежинки, кружащиеся в безветренном воздухе.

Пахло сигаретным дымом — повернув голову, я обнаружил неподалеку Бородача, из густой бороды которого торчал тлеющий кончик сигареты. Девочка по имени Инель стояла возле него с кипой листов в одной руке и ручкой в другой.

— … я попробую, конечно, моя дорогая, — говорил Бородач, не видя меня, — но у тебя почти не осталось сил на следующий прыжок.