— Ну хорошо, седмица — это не срок. Тем более ничего лучшего у нас в запасе все равно нет, — нехотя согласилась Нганья. — Пусть Афарга набирается знаний у Искамара. До сих пор мы и без неё успешно потрошили здешних богатеев, обойдемся без чародейки и впредь.

— А есть ли вообще необходимость в этих налетах? Не рубите ли вы сук, на котором сидите? — спросил Эврих, у коего не было сомнений относительно того, куда время от времени отлучались гушкавары из «Дома Шайала».

— Необходимость есть. Нам нужны деньги на еду и вооружение. Кроме того, мы должны иногда демонстрировать свою силу, ибо кое-кого надобно держать в страхе.

— Кстати о страхе. Не боитесь ли вы, что служащие Амаше чародеи откроют ему наше местопребывание?

— Каким образом? Если бы у них достало на это сил, они давно бы нас обнаружили. И если вы не оставили в «Птичнике» каких-нибудь принадлежащих вам вещей…

В голосе Тарагаты послышалась угроза, и Эврих поспешил заверить её, что, кроме осколков ошейника Афарги, они ничего там не оставляли. Осколки же эти настолько пропитаны магией, что не представляют никакой опасности. Произнеся это, аррант подумал, что ему ничего не известно о судьбе Амашиного перстня, но, рассудив, что завладевший им человек едва ли побежит с ним к Душегубу, учитывая, какими сведениями он расплатился за него, не стал заострять внимание предводительниц гушкаваров на этом вопросе. В конце концов, они лучше, чем он, представляли, какими возможностями располагает начальник тайного сыска, и если их это не беспокоит, то чего ради тревожиться ему?

— Несмотря на то что колдуны в империи были поголовно истреблены, оказавшись в Кидоте, мы позаботились о том, чтобы нас невозможно было отыскать с помощью магии, — сообщила Ильяс, догадываясь, по-видимому, какие мысли занимают арранта. — Это стоило нам недешево, но один из тамошних чародеев наложил на нас с Нганьей соответствующие заклятия.

— Очень предусмотрительно с вашей стороны, — пробормотал Эврих и, глядя на маленький шрам в уголке Ильясова рта, из-за которого мрачноватая улыбка, казалось, не сходит с её лица, вспомнил прошедшую ночь. И совсем иной шрам, перечеркнувший её живот и бедро. Именно из-за него он до сих пор чувствовал желание приласкать её и укрыть от всех бед этого жестокого мира…

Когда он коснулся губами рубца, женщина окаменела, живот её напрягся, и она хрипло попросила его перестать. Но он продолжал целовать шрам, которого она стеснялась — чего трудно было, право же, ожидать от предводительницы гушкаваров. От шрама губы его скользнули по животу, в то время как пальцы сжимали ягодицы, ласкали длинные гладкие ноги и упругие икры.

Это произошло на следующую ночь после посещения «Птичника». Весь день аррант и его товарищи отсыпались, а вечером Ильяс позвала его в свою комнату, которую до того делила с Нганьей. На этот раз подруги её там не было, и они не гасили светильник, дабы насладиться не только прикосновениями, но и видом друг друга.

Они почти не разговаривали, ибо страстный, бессмысленный лепет был, разумеется, не в счет. И Эвриху хотелось, чтобы ночь эта длилась вечно. Не так уж часто ему удавалось не думать о цели и смысле жизни, о заботах нынешних и грядущих, утрачивать контроль над своими действиями, позволять чувствам взять верх над разумом.

Быть может, впервые в жизни он ощутил, что женщина, с которой он делил ложе, — сильная и опасная хищница. Это вовсе не значило, что она не нуждалась в ласке и нежности, но помимо них Ильяс ожидала чего-то ещё — быть может, доказательства его силы, доказательства того, что он имеет право на такую, как она, самку.