«Молчи!» — мысленно приказал палач бывшей наложнице императора, и та, словно услышав его, не издала больше ни звука. Закрыла связанными руками лицо, свернулась в клубок и оцепенела.

— Дрянь. Глупая, никчемная дрянь, — пробормотал Кешо. — Вот и всегда она так: орет, когда надобно молчать, и ни гугу, когда следует говорить. — Он сделал паузу и хмуро закончил: — Что ж, так тому и быть. Пусть молчит и впредь. Я оставляю ей её никчемную жизнь. Палач, вырви ей язык и выкинь на улицу. Вышла из грязи, пусть в грязь и вернется. Это мой дар горожанам, нуждающимся в хорошо обученных шлюхах.

— Сегодня ты великодушен, — с ухмылкой заметил Амаша. — Неужто слова этой девки о любви…

— Заткнись! — коротко бросил император, поднимаясь из кресла. — Работает ли твой колдун с перстнем? Устрой ему прогулку по здешним камерам, быть может, это взбодрит его. А ежели и тогда он не отыщет логово Ильяс, отправь неумеху на площадь Отрубленных голов.

— Будет исполнено.

Подождав, пока император с Душегубом покинут пыточную, палач отвесил своему не в меру шустрому помощнику оплеуху и беззлобно проворчал:

— Не умничай. Не почитай всех дурее себя. Он обернулся ко второму помощнику:

— Готовь инструменты. Помнишь, о чем я в тот раз толковал? Языки резать — это тебе не водку жрать. Хотя и там малость сноровки требуется, чтобы с ног до головы себя не облевать.

Глава восьмая. Наследник престола

— Все не может быть так хорошо, как хотелось бы, — пробормотал Тартунг, когда ведомый Афаргой отряд свернул на улицу Оракулов. Будь его воля, юноша предпочел бы действовать более скрытно, однако Ильяс нынче, похоже, вожжа попала под хвост, и спорить с ней было совершенно бесполезно. Уж если она не пожелала слушать Эвриха, значит, либо терпение её окончательно иссякло, либо получила она сведения, заставившие её позабыть о благоразумии. Это ж надо додуматься: поджечь расположенные у речного порта склады с зерном, дабы отвлечь внимание городских стражников! И после этого она ещё смеет критиковать и поносить Кешо!

Помимо того что сопровождавший Афаргу, Эвриха и Аль-Чориль отряд гушкаваров привлекал к себе излишнее внимание — Тартунг готов был поклясться, что взгляды, коими провожали их горожане, не являются плодом его разыгравшегося воображения, — юноше не давал покоя приснившийся ему давеча сон. Огромная, похожая на удава змея, выползшая из Эврихова сундука, безусловно, предвещала большие неприятности, с чем согласился бы всякий увидевший её. С омерзительной злорадной ухмылкой, с гранеными, выпученными, сетчатыми глазами стрекозы, маленькими ручками с когтистыми, скрюченными пальцами и огромными, блестящими от яда клыками, она до сих пор стояла перед его внутренним взором, заставляя ежиться и вздрагивать.

«Мир стоит на четырех столпах, — изрекла кошмарная гадина свистящим шепотом. — Он зиждется на знаниях мудрого, молитвах праведного и доблести смелого. Но дорого ли все они будут стоить без четвертого — правителя, который умеет править?» С ужасающей грацией чудище свернулось в кольцо, подняло голову и бросилось на Тартунга. Боль от укуса была настолько явственной, что, проснувшись, юноша кинулся к сумке Эвриха и, извлеча из неё бронзовое зеркальце, принялся осматривать грудь в полной уверенности, что обнаружит следы от клыков, хотя на ощупь их и не обнаружил. Не увидел он, понятное дело, несуществующей раны и при помощи зеркала, но душевного спокойствия это ему не вернуло.

Смысл сказанного перепугавшей его до полусмерти твари был неясен. То есть смысл изречения, слышанного им некогда от Эвриха, был очевиден, однако в устах змеи сформулированная неким мудрецом истина прозвучала грозным предупреждением.