Поднимаясь вверх по Гвадиаре, а потом и по Улле, Эврих неоднократно видел, как деревенские женщины изготавливают табапу — материю из особым образом обработанного луба деревьев. Наблюдал за тем, как его вымачивают, отбивают деревянными колотушками и покрывают ярким орнаментом. Из табапы приречные жители делали не только одежду, но и ковры, охотно приобретаемые купцами из Мванааке. От соседей своих осевшие на берегу Голубого озера ранталуки и переняли секреты изготовления табапы, изделия из которой повсеместно заменили здесь плетенные из травы одеяния и циновки кочевников. Полностью, впрочем, с обычаями предков равранталуки, все чаще именовавшие себя озорниками, не порвали, о чем свидетельствовали украшавшие катамараны и сновавшие между ними лодки-долбленки ветки степной акации. Дерево это скотоводы почитали едва ли не больше, чем остальные обитатели империи почитали хасу. И не без причины. Дело в том, что почки на степной акации набухали обычно за две-три седмицы до начала дождей, а близ Голубого озера на этих деревьях уже появились первые мелкие листочки. Как же кочевникам не любить провозвестницу сезона дождей, от которых зависело не только их благополучие, но и самая жизнь?

Кроме того, имелся у степной акации замечательный брат — пылецвет — редкий в здешних местах представитель листопадных деревьев, листья коего распускались лишь в сухой сезон. Видеть это дивное дерево, сбрасывающее листву перед наступлением влажного сезона и раскрывающего почки с началом засухи, арранту ещё не доводилось, но наслышан он был о нем немало. Пылецвет был поистине чудом, ибо единственный оживал, когда все вокруг гибло, давая прекрасный свежий корм диким животным и домашнему скоту. Без него Красные степи на полгода становились бы необитаемыми, и их жителям приходилось бы откочевывать туда, где сохранялись зеленые травы и кустарники. Его-то ранталуки и иные кочевники почитали более всех иных растений, однако возле Голубого озера пылецвет не произрастал, и свою любовь к нему озерники перенесли на степную акацию…

Сидящие на Эвриховом катамаране зашумели, замахали руками, и аррант понял, что начинается самое интересное: жених заметил машшала — рыбину весом и размерами превосходящую порой взрослого человека. Судя по огромным белым хребтам, виденным им на краю рыбачьего поселка, такая добыча попадалась здесь нередко, хотя основной пищей и предметом торговли являлась тилапия, рыба, выраставшая до локтя длиной, которую озерники в больших количествах сушили на высоких решетчатых козлах, сделанных по образу и подобию тех, которые издавна строят на берегу Гвадиары рыбаки Города Тысячи Храмов.

Эврих отыскал глазами Гурьяма в тот самый миг, когда он, бросив между бревнами весло, подхватил гарпун и метнул его прямо перед собой, в невидимую зрителям цель. Увенчанный зазубренным наконечником шест без звука ушел в воду, привязанная к нему бечева начала разматываться, затем натянулась, и крохотный неустойчивый плот стремительно понесся вперед. Жених взмахнул руками, наклонился вперед, с трудом удерживая равновесие. Обретя его, попятился к корме, дабы плот не зарылся носом в воду. Перед связанными бревнами то вскипали, то исчезали пенные бурунчики, и аррант испугался, что смельчак вот-вот кувырнется в озеро. Ничего страшного в этом не было, но кому же охота в день собственной свадьбы становиться всеобщим посмешищем?

— Почему он не ляжет на плот? Смоет ведь парня!

— Э, нет! Так нельзя. Хороший рыбак так не сделает. Иначе люди скажут: рыба победила человека. Гурьям должен изловить машшала стоя, иначе будут смеяться больше, чем если он просто бултыхнется в воду… — принялись объяснять арранту сразу же несколько человек, сидящих на помосте между долбленками.