Адреналиновый взрыв разом вышиб из него весь хмель. Бутылка выскользнула из внезапно потерявших чувствительность пальцев, ударилась донышком о носок его ботинка, отскочила и с глухим рокотом покатилась по полу, оставляя за собой пенную пивную дорожку. Дрожащей рукой он поднес к губам сигарету, но изжеванный фильтр почему-то ткнулся в щеку. Со второй попытки он попал сигаретой в рот, но затянуться забыл. Сигарета медленно тлела у него в зубах, дым разъедал глаза, но он даже не щурился, оцепенело наблюдая за тем, как из его подъезда, переговариваясь и брезгливо кривя лица, выходят люди в милицейской форме.

На стоянке перед домом стоял зеленый микроавтобус «УАЗ», сине-белая патрульная машина и черная «Волга» со сверкающими хромированными колпаками. Вокруг них, покуривая, бродили водители в форме. Какие-то люди грузили в микроавтобус большие картонные коробки, старательно отворачивая от них лица. Тут же топтался пузатенький крепыш с профессиональной видеокамерой на плече, фиксируя происходящее. Судя по наплечной кобуре, периодически мелькавшей под распахнутыми полами его джинсовой куртки, это был не оператор С телевидения, а еще один оперативник.

— Не оператор, — не слыша собственного голоса, громко повторил Коломиец. — Оперативник. Всем все ясно?

Вокруг машин толпились любопытные. Они держались на почтительном расстоянии, но и там многие из них время от времени отворачивались и зажимали носы. «Что за черт, — подумал Коломиец. — Неужели холодильник испортился? Пропало мясо. Все, все пропало… Странно, ведь у холодильника еще не истек гарантийный срок…»

Все было окончательно ясно, кроме одного: почему, черт побери, испортился холодильник? На минуту это показалось Коломийцу по-настоящему важным, но потом он понял, что теперь ничто на свете уже не имеет значения. Его картины, его мебель, его коллекция ножей и другая коллекция, состоявшая в основном из внутренних органов, его запас продовольствия, его сбережения, спрятанные под отставшей половицей в спальне, — да что там, вся его жизнь! — все, все теперь потеряло какое бы то ни было значение и представляло интерес разве что для прокуратуры и суда.

Ему показалось, что он уже умер и бесшумно парит в ледяном безвоздушном пространстве, но тут из подъезда вышел Забродов, и Владимир Эдгарович разом обрел почву под ногами. Это было так, словно он и впрямь упал на землю с приличной высоты; у него даже пятки заныли от удара, которого на самом деле не было.

Это был он — плагиатор, самозванец, белый ферзь, спутавший все его планы и превративший наполненную высшим смыслом жизнь Владимира Эдгаровича в непрерывное и бесцельное паническое бегство. Это был шпик, филер, стукач, фокстерьер на жалованье; это был реальный враг, олицетворявший все, что Коломиец так ненавидел в безликой людской толпе. О, у этого негодяя имелось собственное лицо, но это было лицо толпы, изменчивое и лживое.

Окурок обжег ему губы. Коломиец выплюнул его на пол и почувствовал, что во рту снова пересохло. Он с сожалением посмотрел на разлитое по полу пиво и увидел свой окурок. Тот продолжал тлеть, лежа на пожелтевшем куске газетной бумаги. Под его горячим кончиком уже образовалось коричневое пятно, которое росло и темнело буквально на глазах, готовясь вспыхнуть.

Коломиец зачарованно смотрел на пятно. Над газетой поднялась тоненькая струйка дыма, в середине пятна возникло неровное отверстие, окаймленное тончайшей огненной чертой, которая то вспыхивала, то угасала в такт неощутимым колебаниям воздуха в комнате. Спустя несколько секунд огонь достаточно окреп для того, чтобы превратиться из ползучих искр в чистое пламя. Потухший окурок, который дал ему жизнь, сморщенным трупиком провалился в прожженную им же дыру. Газета вспыхнула как порох, зашевелилась, съежилась и погасла, оставив после себя только горку черного летучего пепла да полную комнату отвратительно вонявшего паленой бумагой дыма.