— Ну-ну… — задумчиво бросил Игорь.

— Вот только с Аликом живут, как кошка с собакой, каждый в своей комнате, носа на другую половину не кажут. Постоянно ссорятся. Боюсь теперь, не убили бы друг друга, пока меня нет.

— Ничего, помирятся, — махнул Игорь. Проблемы, стоящие сейчас, были важнее.

Сабуров и Кононов теперь напоминали связку альпинистов, взбиравшихся по отвесной скале. Страховочная веревка — их отношения, переросшие в дружбу. От ее прочности зависело то, будет ли достигнута цель? Достижима ли она вообще той ценой, которая была поставлена? Дело даже не в Мовладе, не в любом другом недруге и ненавистнике России, а в возможности явить обществу хоть какую-то попытку сопротивления, указать путь не компромисса и постоянного отступления назад, а дорогу воина. Даже один человек, выходящий на поле боя, способен своей подвижнической жизнью и осмысленной смертью поднять склоненные к земле покорные головы. И Кононов был готов пойти на крайние меры, чтобы доказать это. Сейчас для него не существовало ни его прошлого, ни будущего, ни несбывшейся любви, ни присущего всякому живому существу страха. Только ненависть.

Игорь вспоминал происшедшую не так давно беседу с отцом Иринархом. В ответ на постоянно гнетущий его душу вопрос: могу ли я до такой степени срастись с насилием, что даже убийство — величайших грех — не останавливает меня на пороге разума и безрассудства, и как умирить разрываемое пополам сердце? — старец ответил ему словами святого Иоанна Златоуста: «Если услышишь, что кто-нибудь на перекрестке или на площади среди людей хулит Христа Господа, подойди и пресеки. Если и насилие над ним совершить придется — не избегай — ударь по лицу, дай пощечину, освяти свою руку раной». Смысл сказанного был понятен, хотя в данном случае речь велась вовсе не о пощечине. Об убийстве. Но не несли ли и они, эти люди — Мовлад, Литовский, Аршилов, банкир Лозовский, сотни других, от верховного правителя Кремля до его тайных и явных слуг, связанных между собой паутиной нитей, и идеологические разработчики губительных программ в смокингах, и исполнители в камуфляже, и судьи, обслуживающие закон, и уголовники, тесно общавшиеся с Кононовым, и многие другие безумцы, поставившие перед собой вместо светлого лика, оскалившуюся личину, — не несли ли они в своих головах, руках и карманах смерть? Кто же вступится, противостоит им?

И Игорь сделал выбор. Когда он узнал от Корочкина, что по последней достоверной информации встреча между Мовладом и Литовским состоится в загородном бизнес-клубе «Моника» (названном так, очевидно, в честь любимой стажерки Клинтона), то почти облегченно вздохнул. Он знал это место, слышал о его «деловой» репутации, там постоянно велись какие-то полусекретные переговоры, вплоть до высшего уровня, от которых потом по всему пространству России расходились мутные круги, вызывавшие новые потоки крови и слез. Бизнес-клуб принадлежал банкиру Лозовскому. Судя по всему, и он тоже будет присутствовать на этой встрече. Без него никак не может обойтись столь важное совещание. Это подтвердил и Корочкин. Кроме того, он сказал, что намечается небольшая пресс-конференция, поскольку Мовлад все-таки является официальным посланником чеченского президента. Место и время определилось.

— Все! — встретившись с Сабуровым, сказал Кононов. — Удобнее случая не будет.

— Почти нереально, — заметил тот. — Если только ты не решился на самоубийство.

Тот нахмурившись кивнул головой, словно бы отмахнувшись от его слов. Сейчас было не до самоанализа. Вопрос в другом: как пробраться внутрь бизнес-клуба, пройти через металло-детектор, мимо усиленной, профессионально подготовленной охраны.