– Мне кажется, вам стало немного скучно, – сказал Розенкранц, укладывая ладошки на стол и продолжая улыбаться, но почему-то не становясь от этого симпатичнее. – Перехожу к делу. Сначала немного теории. Чуть-чуть, только не волнуйтесь.

Итак. Седьмого июля две тысячи второго года в три часа утра по Москве произойдет долгожданный конец света.

Розенкранц замолчал и лучезарно посмотрел на меня.

– Это теория? – спросила я. В моем понимании это сообщение было из разряда сказочек. Но, с другой стороны, если сказка – это то, чего нет и быть не может, то все-таки она ближе, конечно, к теории, чем к практике.

– Пока да, – совершенно серьезно сказал Розенкранц. – В три часа ноль одну секунду это станет практикой. Произойдет смена космических эонов.

Это на тонком плане. Здесь в нашем измерении тайфун, цунами, сдвижка тектонических плит, как следствие этого всеобщее варварство, примитив, зарождение новой цивилизации. Наша цивилизация станет Шумером, Эламом, Древним Египтом для далеких потомков. Со временем, конечно.

– А наши книги станут глиняными табличками, – подсказала я, – понятно.

– Не суть важно, – небрежно заметил Розенкранц, показывая, что тема глиняных табличек его не волнует. – Важно то, что большая часть США уйдет под воду, Англия – туда же, Южная Италия – почти вся тоже. От Японии останется несколько островков. Вершина Фудзи, конечно же, будет самым главным островом. Из космоса Япония и сейчас смотрится не очень презентабельно, а после третьего июля… – Розенкранц задумчиво обвел мой кабинет взглядом и после секундного размышления выдал метафору:

– Она будет вы, глядеть как горсть семечек, брошенная на голубой ковер океана. – Словно извиняясь, Розенкранц объяснил:

– Мой язык очень метафоричен, потому что оккультизм – это поэзия, поэзия о живом мире вокруг нас и о живых нас в нем.

Я почувствовала, что мне срочно нужно закурить, иначе… не знаю, что иначе, но я почувствовала опасность. Мне стало казаться, что Розенкранц сумасшедший, и сегодняшний день имеет все шансы стать отнюдь не самым счастливым в моей жизни. Это он верно предсказал, негодяй.

– Вы, наверное, подумали, что я сумасшедший? – спросил Розенкранц и покачал головой, словно слову сумасшедших можно верить. – Ради бога, думайте, я не обижаюсь. Я никого не заставляю верить в мои слова, достаточно, что я сам верю в истинность того, что говорю. И не я один, в общем-то. Из известных людей такого мнения придерживались мессир Нострадамус, например, потом… ну, в общем, не суть важно, – снова повторил он.

– Да уж, – охотно согласилась, больше всего желая, чтобы он скорей закончил.

– Я почти заканчиваю со вступлением, честно глядя на меня, пообещал Розенкранц, еще только пару фраз скажу. Или тройку. Это недолго. Итак. Конец света, понимаете ли, будет неокончательный…

– Слава богу, – тихо порадовалась я, вынимая из пачки сигарету и закуривая.

– Что вы сказали? А, ну да, конечно. – Розенкранц быстро перекрестился и продолжил:

– Вся Великорусская равнина останется практически без повреждений, потому что отцы наши уже пережили свой конец света и отстрадали и за себя, и за своих предков, и за своих потомков. За нас то есть.

Вот так.

– Это все? – холодно спросила я. Сигарета вернула мне душевное спокойствие, и я собралась уже расставить все точки над "i".

Розенкранц, видимо, поняв, что его могут выгнать, если он не перейдет к серьезному разговору, умоляюще сложил ладони перед грудью и просительно проговорил:

– Почти.