Слово за слово – а Саша за этим в карман отродясь не лазил, – и пошла рубка.

Может, все бы обошлось не так и плохо, если бы эти козлы не накинулись вдвоем. Пьяные, они били торопливо, неумело, но зло, норовя искалечить. Ну, это взорвало Александра – что, гады, так?! – и его буйный нрав рванул наружу.

Хорошо еще, что Зарядьеву не попался под руку нож – страшно подумать, что могло тогда произойти. Подвернулся табурет – им рассвирепевший артист и пошел метелить противников, ничего уже не соображая от ярости. Потом он даже не мог вспомнить их. Помнил лишь перепуганные лица друзей и девушек и как кто-то из ребят растерянно и сердито кричал:

– Идиот, ты же их чуть не убил!..

Позже эти слова тоже поставили в строку.

Табуретный бой привел к тому, что у одного оказалась черепно-мозговая, у другого – сложный перелом челюсти… Вызвали «Скорую», медики, видя обстановку, сочли необходимым сообщить в милицию. И закрутилась юридическая машина.

Вокруг Александра схлестнулись три силы. Одна видимая – закон, и две подпольные: «мажоровы» папаши, с одной стороны, и заступники из театрального училища, с другой, – да, нашлись и такие среди Сашиных преподавателей, несмотря на то что на сам ректорат тоже серьезно наехали за упущения в воспитательной работе, кое-кого грозили даже снять с должности – бог весть чем это кончилось.

Ну а для Зарядьева это невидимое миру противоборство разных сил закончилось приговором: четыре года.

В колонии он числился в активистах, выступал, ясное дело, в самодеятельности, и дело уверенно шло к УДО. Но опять же подвел неукротимый нрав: ввязался в драку, в которую мог бы и не ввязываться… Но что случилось, то случилось. К активу со стороны большинства осужденных отношение было, мягко говоря, неважное, в свалке кто-то из блатной мелочи сунул заточкой в спину, пробил легкое. На ЧП, понятно, стаей слетелось разнообразное начальство, с удовольствием устраивало разборки: делало важный вид, указывало на недостатки в оперативной работе, мудро поучало… ну, у начальства работа такая.

Зарядьев не был зачинщиком драки, поэтому цеплять его не стали, но об УДО не было уже и речи: руководство колонии перестраховалось, судорожно прикрывало свою задницу. Сам же Александр долго валялся в лазарете, лечили скверно, рана никак не заживала… ну а в довершение всего открылся туберкулезный процесс.

Тут тюремные эскулапы спохватились. Из колонии Александра этапировали в спецбольницу, где за него взялись всерьез и держали до тех пор, пока не залечили чахотку наглухо. Главврач, увидя в артисте человека, криминальному миру чуждого, отнесся к нему с сочувствием:

– Тебе ведь обратно в зону не очень хочется? Вот и лежи, лечись, а уж я придумаю, как время протянуть.

И придумал. Александр освободился прямо из этой лечебницы, даже на два месяца позже срока – специально к началу лета. И, сказав горячее «спасибо» доброму доктору, сразу же рванул в Москву, наверстывать упущенное.

Но…

Но оказалось, что в одну реку невозможно войти дважды. Восстановиться на четвертый курс юридических оснований не было, как объяснили ему в ректорате, а впрочем, он почувствовал, что там не горят желанием связываться с обладателем судимости и едва залеченного туберкулеза… Из двух своих курсовых педагогов он встретил одного – второго, старика, выжили на пенсию.

– Ну что тебе сказать? – невесело пояснил преподаватель. – Снова поступать на первый курс, на общих основаниях? Ну во-первых, тебя постараются завалить, извини уж, сам себе такое реноме создал.