И вот в июне 1928 года я — невзирая на протесты и просьбы своей матери, уверявшей, что над Урией Гаррисоном и всей его собственностью тяготеет какое-то ужасное проклятие, — переселился в старый дом на Эйлсбери-стрит. Мне не потребовалось много времени для обустройства — по приезде из Братлборо я застал в доме чистоту и порядок. Очевидно, старой экономке в свое время были даны соответствующие указания.

Разъяснения на этот счет я надеялся получить у мистера Сэлтонстолла, поверенного в делах моего двоюродного деда, к которому я направился, дабы изучить все подробности завещания. Однако престарелый адвокат, по сей день сохранивший приверженность к высоким воротничкам и строгим черным костюмам, отговорился полным неведением.

— Я никогда не бывал внутри дома, мистер Дункан, — сказал он. — Если ваш дед распорядился содержать дом в порядке, он должен был передать кому-то второй ключ. У меня имелся только один — тот самый, что я переслал вам. О существовании других ключей от дома мне ничего не известно.

Что касалось последней воли Урии Гаррисона, то здесь все было предельно ясно. Я должен был провести в доме три месяца — июнь, июль и август — либо девяносто дней с момента моего приезда, если дела задержат меня в Братлборо после первого июня. Никаких иных условий, ограничивающих свободу моих действий, в завещании указано не было — в том числе и запрета на посещение таинственной мансарды.

— Первое время у вас, возможно, будут нелады с соседями, — предупредил меня мистер Сэлтонстолл. — Ваш двоюродный дед был человеком странным и малоприятным в общении. Он не позволял никому появляться вблизи дома и в последние годы практически не выходил за пределы усадьбы, если не считать регулярных прогулок на старое кладбище. Злые языки поговаривали, что он предпочитает компанию мертвецов обществу живых людей.

— А как он выглядел в последнее время? — спросил я.

— Вы же знаете, это был очень крепкий, энергичный старик, — сказал адвокат, — но, как это часто бывает, однажды заболев, он очень быстро сдал и скончался неделю спустя. «Умер от старости», как заключил местный доктор.

— А его рассудок?

Сэлтонстолл натянуто улыбнулся.

— Ну, мистер Дункан, коль уж речь зашла о здравости его рассудка, вам должно быть известно, что у людей имелись на сей счет серьезные сомнения. Взять хотя бы его интерес к ведьмам, колдовству и прочей демонической дребедени. На одно только исследование Салемского ведьмовского процесса он истратил целую кучу денег. Впрочем, вы и сами убедитесь, когда заглянете в его библиотеку — она забита книгами подобного сорта. А в остальном, если не брать во внимание эти его причуды, он был достаточно разумным, я бы даже сказал, расчетливым человеком.

Судя по этому описанию, Урия Гаррисон нисколько не изменился за последние годы — с тех пор, как я видел еще в далеком детстве. Не изменился и дом. Он, как и прежде, казался застывшим в напряженном ожидании, подобно человеку на обочине дороги, который, кутаясь в плащ под дождем, вглядывается вдаль, откуда вот-вот должна появиться почтовая карета — именно карета, поскольку никакое другое, более современное средство передвижения не вязалось с этим двухсотлетним домом, где по сей день отсутствовали такие обычные ныне вещи, как электрическое освещение и водопровод. За исключением мебели и кое-каких элементов отделки, старое здание не представляло ни малейшей ценности — дело было в самом земельном участке, который рос в цене по мере того, как к нему все ближе придвигались городские кварталы.