Однако на этот раз дверь открылась и из нее выскочил здоровенный верзила в черном, он ужасно ругался и размахивал длинной палкой. Дети перепугались и дунули прочь со всех ног, но не тут-то было. Двое или трое отделались синяками, а одному неудачнику так досталось, что он упал, оглушенный, с пробитой головой. Крови было — страшно посмотреть! Что и неудивительно, когда ранена голова.

— Я, конечно, понимаю, что от этих пострелят осатанеть можно, — сказал Эрвальд Кадфаэлю, после того как мальчика успокоили, перевязали и возмущенная мамаша увела за руку свое чадо. — Мне, да и тебе, я думаю, тоже случалось раздавать тумаки и затрещины, но ведь не палкой же вроде его тяжелого посоха!

— Может, он нечаянно ударил, не желая этого? — предположил Кадфаэль. — Но не думаю, что он столь же добродушно будет терпеть проделки этих негодников, как ваш покойный отец Адам. Мальчишкам лучше не попадаться ему под руку, а при встрече вести себя как следует.

Вскоре стало ясно, что мальчишки это и сами поняли, потому что перестали заводить шумные игры возле маленького домика в конце переулка, а когда на главной улице Форгейта показывалась высокая фигура священника, идущего стремительной походкой, от которой полы развевающегося плаща вздымались у него за спиной, точно два черных крыла, ребятишек как ветром сдувало у него с дороги и даже ни в чем не провинившиеся предпочитали держаться на безопасном расстоянии.

Отца Эйлиота никак нельзя было упрекнуть в небрежном отношении к своим обязанностям. Он строго соблюдал часы молитвы, и ничто не могло его отвлечь от выполнения предписанного — проповеди его были суровы, он набожно служил, навещал болящих и наставлял к покаянию согрешивших прихожан. Утешая болящих, он бывал суров до безжалостности, за грехи он налагал такую жесткую епитимью, к какой не привыкла его паства. Столь же ревностно он следил за выполнением хозяйственных дел — за сбором десятины и возделыванием церковной пашни. Как-то дошло до того, что один из соседей пожаловался, что священник распахал половину его поля, лежавшую под паром, на что Элгар заявил, мол, так велел ему хозяин, потому что это большой грех оставлять пашню в запустении.

Отец Адам в свое время учил нескольких мальчиков начаткам грамоты, и его преемник стал продолжать эти занятия, но дети с каждым разом все неохотнее шли к нему на урок и жаловались дома, что учитель то и дело бьет их за малейшую ошибку, не говоря уже о серьезной провинности.

— В этом виноват отец Адам! — надменно сказал брат Жером. — Обыкновенное справедливое наказание они воспринимают как насилие над собой. Что сказано в правилах по этому поводу? Мальчики и отроки, кои не могут уразуметь, сколь страшно отлучение от Церкви, должны быть наказуемы за свои проступки постом или розгою ради их собственного блага. И, поступая так, священник совершенно прав.

— Я не согласен, что ошибку в чтении можно считать проступком, — живо возразил брат Павел, горячо вступаясь за мальчиков, которые были не старше его воспитанников из монастырской школы. — Проступком можно считать то, что делается сознательно и по злой воле, а тут дети отвечали, как умели, желая все сделать правильно.

— Проступок заключается в небрежении и невнимании, из-за которых дети не знали заданного урока, — важно надув щеки, отвечал брат Жером. — Ученик должен слушать со вниманием, тогда он будет отвечать без ошибок.

— Куда уж там! Они же у него совсем запуганы, — досадливо бросил ему брат Павел и, опасаясь за собственную горячность, поспешно удалился, не желая больше спорить.

Брату Павлу казалось, что Жером так и подставляет ему под руку свою елейную рожу, но Павел, который, подобно многим сильным и крупным мужчинам, бывал поразительно ласков и кроток со слабыми и беззащитными, каковыми были его младшие воспитанники, слишком хорошо сознавал, как могут его кулаки отделать противника, не уступающего ему в силе.