Леди Серена Грешэм с рождения не страдала от печати неуверенности в собственных силах, которая мучила всех остальных, и от этого с самого начала выделялась среди нас. Я мог бы назвать ее необычайно самоуверенной, но это было бы неправильно, поскольку такая фраза вызывает в уме образ яркой и дерзкой красотки, стремящейся быть в центре внимания. Из всех возможных определений это последнее, которого заслуживала Серена. Ей не приходило в голову мучиться размышлениями, кто она и что собой представляет. Она никогда не задавалась вопросом, понравится ли другим, и когда нравилась, не извлекала из этого выгоды. Как мы бы сказали сегодня, Серена находилась в гармонии с самой собой, а в юные годы как тогда, так и сейчас это выглядит притягательно. Ее легкая отстраненность, словно она неспешно плыла под водой, сразила меня с первого взгляда, и должно было пройти много лет, прежде чем Серена перестала каждые полчаса возникать в моем беззащитном мозгу. Теперь я знаю, что главная причина ее кажущейся отстраненности состояла в том, что я не интересовал ее, как, впрочем, и большинство из нас, но тогда в этом виделась чистая магия. Я бы сказал, что отношение к ней определяли не столько красота, происхождение или положение в обществе – хотя все это у нее имелось, – а эта призрачная недосягаемость. И мне достоверно известно, что не для одного меня 1968-й – это год Серены. Уже весной того года я чувствовал себя счастливым, что хотя бы разговариваю с ней.

Ее положение было высоким, но не исключительным. Серена принадлежала к последним уцелевшим остаткам старого мира. Состояния, нажитые собственным трудом, в те времена были намного меньше, чем несколько десятилетий спустя, и самые богатые, по крайней мере те, кто богато жил, происходили, как правило, из семейств, которые тридцать лет назад были еще богаче. Странные времена для них, бедолаг. В послевоенные годы вылетели в трубу немало семей. Друзья, с которыми они обедали, танцевали и охотились до 1939 года, сами остались ни с чем, и через непродолжительное время бóльшую часть этих несчастных принял в себя верхний слой среднего класса, потерянного статуса они себе так никогда и не вернули. Даже среди тех, кто не утратил присутствия духа, продолжая жить в своих домах и стрелять в собственных фазанов, нашлось немало тех, кто мрачно принял философский принцип «после нас хоть потоп». Через ворота их поместий постоянно выезжали пыхтящие грузовики, увозящие веками собиравшиеся сокровища, они направлялись в сторону лондонских аукционных домов, чтобы еще одну зиму у семьи было тепло и что-то приличное из одежды.

Но на Серене все эти трудности не сказывались. Она и остальные Грешэмы входили в число немногих избранных, очень немногих, и жили практически так же, как всегда. Возможно, там, где раньше стояло шесть лакеев, осталось только двое. Возможно, шеф-повару приходилось справляться в одиночку, не думаю также, чтобы Серена и ее сестры продолжали пользоваться услугами камеристки. Но в остальном с начала 1880-х годов мало что изменилось, если не считать длины юбки и разрешения обедать в ресторанах.

Отец Серены был девятым графом Клермонтом – милый, даже очаровательный титул. Когда я познакомился с самим графом, он тоже оказался милым и очаровательным человеком, никогда не повышающим голоса, потому что на него никогда не повышали голос, и, как и его дочь, очень легким в общении. Граф Клермонт, как и его дочь, пребывал в неком блаженном тумане, но если она напоминала мифологический персонаж, прелестную наяду, ускользающую от воздыхателя, его неприкаянность больше напоминала о мистере Пейстри. Во всяком случае, он плохо воспринимал суровую реальность. Временами казалось, будто под защитой уютного фамильного титула в их роду развилось благодушное и безоговорочное приятие всего происходящего. И сейчас мне кажется, что им стоило позавидовать. В то время я считал, что любовь, состояние влюбленности дается им с трудом, ибо с ним связано слишком много беспорядка, который грозит отвратительными, неприятными последствиями, такими как несварение желудка и расстройство сна.