— Маршал, пойдем в мою комнату. — Ластел пугливо метнулся за стойку.

— У меня нет времени, торговец наркотиками. Сыновья Мизраита — Стефаб и Марип, а также Маркмор — все трое и еще другие были убиты женщиной по имени Сайма, которая сейчас находится в подземелье, ожидая приговора. Я решил, что тебе необходимо знать это.

— Зачем ты говоришь это мне? Ты хочешь, чтобы я освободил ее? Сделай это сам.

— Никто, — сказал цербер, — не может никого освободить из дворца. Я отвечаю за его безопасность. Если бы она совершила побег, то мне пришлось бы очень долго объяснять Кадакитису, как это могло произойти. Сегодня же я собираюсь встретиться здесь с пятьюдесятью моими старыми друзьями из гильдии наемников. И я не хотел бы, чтобы произошло что-то такое, что испортило бы нашу встречу. Кроме того, я не пригласил ни одного человека, которому не верил бы на слово, а если такой и найдется, то пусть идет на все четыре стороны. — Он усмехнулся, как Дьявол, сделав широкий жест рукой. — У тебя здесь заведено подавать кое-что дополнительное. Половину наркотика ты, конечно, уступишь мне. Как только ты увидишь моих людей, тебе будет легче судить о том, что может случиться, если они выйдут из повиновения. Обдумай свое решение. Большинство людей, которых я подбиваю на что-либо, находят выгодным работать в союзе со мной. Если ты также сочтешь это приемлемым для себя, то мы назначим время и все обсудим.

Ни явный смысл сказанного, ни скрытая за ним тайна, ни таящаяся в нем угроза не сломили человека, который не хотел, чтобы в Лабиринте его называли «Ластел». Он промычал:

— Ты взбалмошный человек. Ты не сделаешь этого. Я не могу! Что касается наркотика, я не знаю ничего ни о… каком… наркотике.

Человек ушел, а Ластел трясся от ярости, думая что он слишком долго пробыл в чистилище: это нанесло вред его нервам!

Он сидел, прислонившись к стене, в позе, в которой обычно любят сидеть балагуры, и наблюдал за дверью, ожидая, когда толпа станет гуще, а языки развяжутся, и какой-нибудь проводник каравана расхвастается, потеряв осторожность. Наемники не представляли для вора интереса, чего нельзя было сказать об опасных партнершах, этих женщинах из дворца Кадакитиса. Он не хотел быть втянутым в интригу; с каждой секундой его волнение возрастало. В конце концов он пришел к выводу, что все свои дела нужно делать с большой осторожностью, иначе к следующему Дню Ильса его капиталы не только не пополнятся, а вообще исчезнут.

Ганс был темным, как чугун, взгляд его был острым, как у ястреба, он был вооружен изогнутым арбалетом, украшенным бронзой, и колчаном со стрелами. Он носил ножи в тех местах, где носит их профессионал, а сапфиры, золото и малиновые одежды предназначались для того, чтобы отвести любопытные глаза от смертоносных клинков.

Он был порождением Санктуария: он принадлежал этому городу и считал, что не существует ничего такого, чем этот город мог бы его удивить. Но когда в город пришли наемники, как приходят клиенты к проститутке, он был обижен, как может быть обижен незаконнорожденный ребенок шлюхи, когда впервые узнает, каким образом мать кормит его.

Теперь стало легче — он понял новые правила.

Одно из них было таким: встань и уступи им свое место. Но своего места он не уступал никому. Он готов был прибегнуть к силе, но где-нибудь в другом месте, а если бы появился кто-нибудь из знакомых, то предпочел бы избежать приветствия. Сегодня он не хотел вспоминать ничего уже забытого; он не видел ни одного человека, ради встречи с которым захотел бы пошевелить рукой. Поэтому, когда семеро наемников закрыли султанами и шкурами, эфесами и кольчугами вход в таверну, он приготовился защищать свое место и осмотрелся. Но они всей компанией прошли к стойке, хотя один из них в черном плаще, грудь, голова и запястья которого были закованы в железо, прямо показал на него, вытянув руку, подобно человеку, целящему стрелой.