Какая, впрочем, разница. Растениям нравится дождь, а этому нравится убивать. И оно убивало Ганса, который терял сознание и чувствовал, как все усиливается гул в голове. Дождь пошел сильнее и умирающий Ганс попытался сделать последний вдох, не смог, и сделал то, что никогда не ожидал от себя. Он почтисдался.

Память вернулась к нему подобно вспышке молнии поздним летом. В голове прозвучали слова, такие же четкие, как и несколько часов назад: «Ганс, возьми с собой коричневый горшочек».

Но даже и эта блеснувшая вспышка надежды пришла слишком поздно, ибо как мог он со скрученными руками дотянуться до сумки на поясе, открыть ее, вынуть горшок и передать хищнику послание, которое тот может уразуметь?

Никак.

Однако, даже умирая, он смог немного двинуть рукой. Не в силах дышать, теряющий сознание, полумертвый, он снова и снова бил рукояткой ножа по кожаной сумке и тыкал лезвием в горшок, который был гладким на ощупь и сделан был, видимо, из хорошей глины. Проклятье, ну до чего же он твердый!

Горшок раскололся. Сквозь проделанные ножом дыры негашеная известь полилась на землю яркими струйками. Ганс почувствовал, как она зашипела на мокрых ветвях и у основания куста, вот только слышать он это не мог, ибо в уши его бил прибой куда сильнее, чем того могла выдержать его голова.

Он вздрогнул и вытянулся, лежа в пенных струях, а зловещее растение начало качаться и бить ветвями в разные стороны. В своих отчаянных движениях куст не только освободил жертву, но и отбросил его на несколько метров назад. Ганс лежал неподвижно поодаль от дымящегося куста. Дымилась и кожа на ботинках, а Ганс все лежал и лежал под хлещущим дождем, пока рядом умирал куст-убийца.

В Санктуарии не было дождя, но из ясного ночного неба вылетела молния, слегка покачнув здание, в которое попала. Выгравированное имя Вощанки вдруг исчезло с фасада здания, которое оказалось губернаторским дворцом.

«Проклятье, как же болит голова».

«Проклятье, тут дождь, и я лежу в грязи».

«Боже мой — я жив!»

Ни одна из этих мыслей не смогла заставить Ганса тотчас вскочить с места. Он открыл рот, надеясь смочить пересохшее горло, но подавился на пятой или шестой капле. Ганс медленно присел, чувствуя, что болит что-то еще, кроме головы, которая напоминала стиснутый железными обручами бочонок, вот-вот готовый треснуть. Почувствовав, что заболело еще сильнее, Ганс перекатился влево, упав на спину. Под ним, привязанные к поясу, располагались остатки красивой кожаной сумки и осколки разбитого горшка.

«Если я не умру от потери крови, то мне наверняка целую неделю придется выковыривать из спины осколки горшка!»

В ярости от подобной мысли он поднялся на ноги, не в силах отказать себе в удовольствии бросить торжествующий взгляд на слегка дымящиеся останки уничтоженного куста. Его противник выглядел очень печально и, на взгляд Шедоуспана, шансов выжить у него не имелось. Старательно обходя кусты и любую поросль размером выше обычной травы, он подошел к ближайшему окошку. Едва он осторожно просунул лезвие в дверную щель, как изнутри донесся ужасный стон, длинный, протяжный и раздирающий душу. Ганс покрылся мурашками и подумал, а не отправиться ли ему домой.

Он не сделал этого и перешел от двери обратно к окну, забрался в темную комнату, где не оказалось ни кровати, ни человека. Решив не обращать внимания на зудящую и кровоточащую спину, Ганс прошелся по комнате. Безумно болела голова, ведь его можно сказать, задушили. Или почти-задушили, вот только теперь это уже не имело значения, главное — он сумел остаться живым.

Ганс долго стоял на месте, прислушиваясь и стараясь привыкнуть к темноте. В доме стояла абсолютная тишина, и никаких стонов и криков слышно не было. Луна вернулась на небосвод и ее слабый отблеск проникал в комнату, облегчая вору дорогу.

Он нащупал стену, затем дверь.