Вместо того, чтобы содействовать негласной договоренности США, Японии и Англии (контролирующего восточноазиатские дела треугольника), близорукая политика Рузвельта, в известной мере подтолкнувшая Японию к силовому решению ее спора с Россией, привела к возвышению Японии и отчуждению ее от англосаксонских союзников. В конце 1906 - начале 1907 года напряжение достигло такого предела, что Рузвельт считал вероятным начало военных действий. Из Петербурга сообщали об откровениях японского дипломата, утверждавшего, что Япония может в любую минуту захватить Филиппины и Сандвичевы острова. В лондонском адмиралтействе считали шансы победы Японии в войне с США как пять к четырем. На верфях Англии, возобновившей свой договор с Японией, были заложены для союзницы три новых линкора. Кайзер Вильгельм уведомил президента о планах Японии захватить Панамский канал, передал через американского посла данные о проникновении японцев в Мексику.

К середине 1907 года Рузвельт фактически признал неудачу своей стратегии на Дальнем Востоке, рассчитанной на установление здесь равновесия сил и достижение дружественности Японии. Если провалилась кабинетная дипломатия, можно пригрозить противнику, показав, что с Америкой спорить опасно. Рузвельт выступил с идеей кругосветного похода: направить к берегам Японии шестнадцать линейных кораблей. В американской дипломатии XX века существовало ложное мнение об «оздоравливающем» влиянии демонстрации военного превосходства. Родившиеся в антиколониальной войне Штаты забыли, что их собственных борцов за независимость отнюдь не испугала мощь Британии тех времен.

К разочарованию Рузвельта, запугивание оказалось неэффективным приемом. Три дня в октябре 1908 года стояла американская эскадра на рейде Иокогамы. Шла бойкая торговля восточными товарами, играли оркестры, было много цветов. Япония, ослабленная войной с Россией, изобразила дружелюбие. Но угли американо-японских противоречий продолжали тлеть. Это явилось крупным просчетом во всей азиатской политике США, с последствиями которого пришлось столкнуться в 1941 году другому Рузвельту.

Политическое мировоззрение Рузвельта характеризуют два момента. Во-первых, полагал он, общественные процессы как внутри страны, так и вовне определяются волей сильной личности. Законы, как и приличия, надо соблюдать, но великий человек не должен сковывать себя условностями.

Во-вторых, Рузвельт утверждал релятивизм в политике, относительность систем логических и исторических доказательств. Он верил в «множественность» правды, в справедливость «каждого по-своему». Это, может быть, и избавляло его от педантизма и излишней жестокости, но такой подход говорит об отсутствии у него общих мировоззренческих основ. Кто их не имеет - спасается прагматизмом. Рузвельт и был отнюдь не апостолом абстрактных общечеловеческих истин, а хватким, энергичным проводником принципов воспитавшей его среды. Когда же он пытался обобщать, то дальше констатации равнозначности перед лицом истории проявивших свою жизнеспособность и силу явлений он не идет.

К примеру, в то время многое говорилось о новом могучем факторе - германской экспансии. Рузвельт на этот счет отказывается выдвигать моральные или какие бы то ни было иные критерии. Немцы по-своему правы. «Будь я немцем, - пишет он, - я желал бы экспансии германской расы... как немец я был бы в восторге унизить англичан в Южной Африке, бросить вызов американцам и их «доктрине Монро» в Южной Америке... Международное право и прежде всего закон в отношениях между расами находятся еще во флюидном состоянии и две нации с резко конфликтными интересами могут быть совершенно правы с их собственной точки зрения». Такое «всепонимание» имеет привлекательные черты лишь с первого взгляда, или для того, кто не знаком с мировой историей. При этом подходе всеобщим эквивалентом становится не право, а сила. Последняя исторгает худшие инстинкты человеческой природы.