|
Я знала, на что шла. Мой командир, там, еще в форте Логан – я рассказывала тебе о нем? – предупреждал меня. Но если бы не Конри, я бы не отправилась в Синтаф, не встретила бы тебя, а потом, – она улыбнулась, – и Джэйффа. Я теперь хитрая, Джойн. Я спрячу здесь свою честь, зарою где-нибудь под кустом, прикопаю. – Ролфи рассмеялась, живо представив себе эту картину: вот она кверху задом роет глубокую яму, а потом забрасывает тайник мягкой черной землей… и метит сверху. – Заначу добычу на черный день. Тут Конри ее не найдет. Никто не найдет. Небо темнело, над горами поднималась все выше и выше Змеиная луна. Воздух пах так сладко, как только пахнет он на пороге родного дома. Джойана вдохнула его и улыбнулась наливающейся сизой сталью Шиларджи. – Ах, как странно все получается, Грэйн, – сказала она. – Ты ведь такая ролфи, настоящая ролфи, и все равно – другой такой ролфи не найти. А я вот за три года стала совсем-совсем шуриа и одновременно перестала быть ею. Сбросила кожу, родилась заново и, наверное, кое-что поняла… Помнишь, ты говорила, что надо уметь отступить, затаиться. Отступи покамест, стань немного шуриа, живи только сегодняшним днем. Впереди у нас прекрасная осень, а за ней замечательная зима, а потом и весна не за горами и не за морями… И рядом буду я, и рядом будет Джэйфф. Мы же с тобой, мы тебя любим, ты – наша. Шуриа по-матерински обняла Грэйн, прижала ее голову к груди своей, погладила по волосам, как бы говоря: «Не утешить мне тебя, сестра моя, не разогнать прочь печали, нет, не разогнать». – Есть хорошая песня, древняя, – шепнула она на ухо. – Я тебе спою ее, моя Грэйн. «И тебе, Шиларджи – Мать Земли, и тебе, остров Шанта – Последняя Гавань». И запела тихо-тихо про то, как однажды Змея, устав скитаться, найдет укромную нору, заснет в ней и прорастет яблоней. И придет под ту яблоню Волк, и ляжет у корней. А следом прилетит Сова и сядет на ветку. И тогда зацветет Яблоня. И вызреют плоды – Три Луны – Змеиная, Волчья и Совиная. Рэналд эрн-Конри, лорд-секретарь Собственной Е. С. О. Канцелярии Над островом Конрэнт ярился ветер, гремел жестяными отливами под крышей, выл в каминной трубе, нес с близкого моря тяжелые черно-серые тучи, брюхатые бесконечными холодными дождями, которые будут без устали литься и литься, выбивая по зеленовато-коричневой черепице крыши ритм, схожий с рокотом украшенных траурным крепом барабанов. Тех самых, чья дробь сопровождает шаги приговоренного по мокрым доскам эшафота или – по узкому треугольному двору к глухой кирпичной стенке с выбоинами от пуль… Конри поморщился, резким движением головы отбрасывая навязчивую мысль о том, что ничем иным, кроме петли на шее или ряда черненых дул перед глазами, все его игры не кончатся. Отбросил, запретил… но страх никуда не делся, он был повсюду, он врос в плоть и струился вместе с кровью по жилам. Вечный, неутолимый страх пса, который знает, что – неверен. И жар от сгорающих в камине сосновых поленьев не помогал унять мерзкий озноб, контрабандная кадфа[7] пополам с бренди не согревала, а собственная власть казалась уже не более реальной, чем мимолетные водяные узоры на толстом витражном стекле. Скоро, уже совсем скоро дыхание Морайг станет ледяным, и дожди сменятся снегопадами, и мало найдется даже среди детей Волчьей луны мореходов, готовых рискнуть и побороться со свирепыми зимними бурями моря Кэринси. И тем паче вряд ли сыщется курьерский корабль, способный пройти по такой погоде проливом Беруин и достигнуть скалистых берегов Тэлэйт. А значит, ждем до весны. Потому что в том деле, поистине тайном, деле, опасно близком к тончайшей грани между служением и предательством, эрну Конри не на кого рассчитывать, кроме посвященной эрны лейтенанта Кэдвен. |
