— Побудь здесь с лелькой и ничего не клянчи, — сказал он скороговоркой, выбежал на улицу и, увидев впереди пустырь, согнулся в три погибели.

Тело тряслось как в лихорадке, болел желудок, и когда через четверть часа Поддубный с Сережей вышли из магазина улыбающиеся, с нежнейшей островной селедкой и батоном мягкого белого хлеба, от которого зубами отдирали куски и протянули батон Макарову, тот из последних сил принудил себя сделать вид, что ему хорошо и он просто любуется монастырем.

Они вышли из поселка и двинулись дальше по лесной дороге, и удивительным и приветливым, похожим на волшебную страну показался пришельцам этот остров, с его зеленью, теплом, влажным воздухом и песчаными дорогами, так резко отличающийся от угрюмых скалистых материковых берегов, напротив него расположенных.

На берегу широкого залива, где пахло морскими водорослями и валялся в обилии плавник, развели костер. Отсюда были видны главки церквей и уходящее вдаль покойное море, но никакие звуки поселка до лесистого берега не долетали. Сережа приносил новые и новые выброшенные морем и высушенные солнцем белесые, просоленные дрова, бросал их в огонь, и жаркое, без дыма пламя взметалось высоко в небо. Поддубный светился от бликов огня, от довольства и предвкушения вечерней посиделки, и Павел все еще держал себя в руках, выпил полную дозу и закусил селедкой, но дальше сдерживаться не смог и, согнувшись, со стоном отбежал в сторону леса.

А потом долго лежал на сыром, мягком мху, в чернике, не пытаясь ничем себе помочь, просто дожидаясь, когда отпустит живот и можно будет встать и пойти. У мальчика дрожали губы, он не понимал, почему так изменилось и посерело папино лицо, расширились и помутнели глаза; забеспокоившийся Илья спрашивал, что с ним, недоверчиво качал головой, советовал не есть жирного и предлагал какие-то таблетки, но вечер был испорчен, и этого первого, драгоценного вечера было жаль и неудобно перед товарищем, который — Макаров это хорошо видел — очень хотел, чтобы куму понравился остров, для него старался и сюда поехал; однако вместе с ощущением неловкости в душе появлялось новое, тревожное чувство, что все не просто так и во всем, начиная с угрюмого капитана, есть некий умысел.

И покуда Поддубный с Сережей сжигали мусор, а потом заливали костер, собирали банки, так что на берегу не осталось и следа от их пикника, он с тоскою и кротостью болящего глядел на меркнущее небо, встающий из воды красный полумесяц, на не боящихся людей уток и крикливых морских чаек.

4

На обратном пути Макарову сделалось легче, и Поддубный предложил зайти в монастырь.

— Сереже-то спать пора.

— Ну пожалуйста, папа, пожалуйста, — стал просить мальчик. — Еще не поздно. Мне так нравится здесь!

Было совсем темно, но в поселке гремела музыка, народ толпился у открытых ночных магазинов, то и дело попадались навстречу компании прогуливающихся людей, все были веселы, легкомысленны, здоровы, и этот дух праздности и гульбы, что стоял над ночным островом, странным образом напоминал не богомольный монастырь и не бывший лагерь, а какой-то праздник, молодежный фестиваль, курортный приморский городок или туристскую базу.

Ближе к монастырю музыка стала тише, свет домов и витрин остался позади, и в поздний час перед белеющей громадой собора негромко разговаривали несколько почтительных паломников и высокий иеромонах. Вокруг лежали распиленные бревна, у келейного корпуса светилась и остро пахла клумба с цветами, кое-где горели редкие огоньки.