Кирик замолк, а Сонечка замерла от сведений, которые он сообщил ей под пьянь. Никогда он о себе столько не говорил.

В комнату ворвался мужчина с лицом, походившим на котлету, состряпанную нерадивой хозяйкой: разъехавшееся, серо-красное… Небольшие глазки прятались под густыми темно-рыжими бровями, толстые усы перекосились, а волосы топорщились венчиком вкруг небольшой лысины.

— A-а, вот они, голубки! — заорал он. — Мы там спим без просыпу от тоски! Здрасьте, — повернулся он к Сонечке, — как я понимаю, вы — модель шикарного портрета? Сонечка? Имя-то, имя какое! Сдохнуть от восторга! Меня зовут Геннадий, можно Гена. Вас Сонечка! Со-не-чка! Дивно! Пойдемте, Сонечка, разбавьте нашу мужскую компанию женским очарованием…

Схватив ее за руку, он поволок ее в мастерскую. Кирик плелся следом.

В мастерской находился еще один мужик, моложе, но не симпатичнее. Маленький, худой, с длинными сальными волосами, костистым лицом и незначительными чертами лица. Что у него было хорошим, так это глаза — яркие, карие, с необыкновенно голубыми белками. Он как будто даже не был пьян.

— Олег, — представился он и привстал. А глаза его то ли с усмешкой, то ли с чем-то подобным оценивали Сонечку с ног до головы. Потом выражение их переменилось, теперь в них была злобная зависть. Сонечка невзлюбила этого тоже.

На столе лежала более чем скромная закусь: два соленых огурца, помидор, яблоко, черный хлеб и сосиска.

У стола на полу стояла пустая бутылка из-под водки, на столе — полная.

Сонечку пригласили за стол, извинившись за непорядок, налили ей водки. Она отказалась. Геннадий тут же слетал за шампанским. Шампанского она выпила. После этого Геннадий подошел к холсту и повернул его к сидящим за столом.

Сонечка увидела себя и замерла, оставшись как бы наедине с портретом. Сначала он потряс красотой колорита: жемчужно-серый с изумрудным фон, золотистое тело и темно-синие, черно-синие тени от ее фигуры…

А потом Сонечку потрясло ее лицо. Оно было таким уродливым! Но чем дольше всматриваться в картину, тем больше сглаживалось уродство. Сонечка замерла.

Господи! Как он мог такое сотворить из нее?

Больше ее ничто не трогало. Ни Геннадий, который нагловато хватал ее за руку, шепча: «Будешь моей музой, Сонечка? Я скульптор, я все могу, не то что мазилки».

Ни отрезвевший Кирик, сидевший с мрачным лицом.

Ни Олег, сыпавший непонятными терминами, из которых выходило, что портрет неправильно сработан.

Ни то, что она, не заметив, выпила бутылку шампанского…

Художники хотели смотреть картинки дальше, но Кирик вдруг грубо заявил:

— На сегодня все, ребята.

И те послушно встали и ушли. На прощание Геннадий, таинственно подмигнув Сонечке, сотворил пальцами непонятный знак: то ли писал, то ли еще что… Она не собиралась разгадывать.

Кирик все мрачно сидел на стуле, а она, прибрав и пожелав ему спокойной ночи, ушла спать.

Конечно же, она не спала! Ей все виделся сверкающий портрет и хотелось не то плакать, не то смеяться.

Слыша, как Кирик бродит по квартире, Соня не откликалась, хотя однажды он даже приостановился у ее двери.

Но она затихла. Никого не хотелось ей видеть. Только себя…

Наутро Кирик постучал к ней в дверь. Соня разрешила ему войти, но сама осталась лежать — она совсем недавно заснула.

«…Почему я так вдруг обнаглела? Даже не встала… После своего портрета? После того как увидела его таким… Но ведь там не я, это ясно! Это его представление обо мне… а я другая.