Глубоко огорченная и, чем дальше подвигалось время, тем более терзаемая новым беспокойством, она поспешными шагами ходила от одного конца своего узкого и длинного помещения к другому.

Отвратительные изображения, попадавшиеся ей повсюду, начали делаться ей невыносимыми. Вблизи ее комнаты к западу лежал Стадиум с его ужасными картинами, и потому она направилась к восточному ряду комнат, чтобы посмотреть на улицу Гермеса, где, как она думала, не представлялось такого ужасного зрелища, как из тех комнат, которые выходили к западу.

Но она ошиблась. Едва она взглянула вниз, на мостовую, как увидела, что и мостовая залита кровью и покрыта трупами. Тогда ею овладел внезапный ужас, и она побежала назад, точно преследуемая сыщиками. Посреди ряда комнат она остановилась, так как ужасные картины, представившиеся на западной стороне, были еще страшнее тех, от которых она убежала. При этом в ее душе поднялся вопрос, кто еще может пасть жертвою злодея, после того как он истребил с лица земли цветущую молодежь Александрии?

Вечернее солнце бросало длинные золотые лучи на Стадиум, а Мелисса знала, как быстро в Александрии следует ночь за сумерками. Если она еще раз хочет видеть, кого еще ярость тирана предала смерти, то она должна была сделать это как можно скорее, потому что гигантское здание храма бросало длинные тени. Решившись сделать над собой усилие и все-таки трепеща, она подошла к окну и быстро взглянула вниз.

Однако же потребовалось некоторое время для того, чтобы она могла различить отдельные фигуры, потому что они упорно сливались перед ее взором в одну нагроможденную массу.

Наконец ей удалось различать предметы более явственно.

На площади до самого входа в улицу Гермеса сотни жертв Каракаллы были разбросаны не кучами, как в Стадиуме, а отдельно. Здесь лежал старик с большою бородой, должно быть сириец или еврей; там, должно быть, шкипер – это выдавала его одежда; далее, нет, она не ошибалась, юноша, тело которого неподвижно лежало там, был Миртилос, друг Филиппа и, как он, член музея.

Новый ужас, по-видимому, хотел выгнать Мелиссу из ее потайного убежища. Но у бассейна прекрасного мраморного фонтана, возвышавшегося перед восточными боковыми воротами Серапеума, находилась, прислонившись, какая-то еще другая юношеская фигура. Юноша двигался и, по-видимому, был только ранен. Вокруг его курчавой головы обвивалась белая повязка, и это напомнило Мелиссе о ее милом и приковало ее взгляд.

Вот юноша пошевелился снова, вот он повернул лицо кверху, и Мелисса с тихим криком высунула голову из окна и, не обращая внимания на опасность быть замеченною и навлечь на себя ярость Каракаллы, стала внимательно смотреть на него.

Раненый – живой, вот он пошевелился снова – был Диодор, ее возлюбленный.

Она оставалась у окна до тех пор пока последний свет сумерек не сменился ночною тьмою, и, задерживая дыхание, смотрела на раненого. От нее не ускользнуло ни малейшее его движение, и при каждом из них она, охваченная трепетом надежды, благодарила небо и молила о его спасении.

Наконец возраставшая темнота скрыла и его от глаз девушки.

Все более и более сгущавшийся мрак врывался в окна, и, ничего не обдумывая, не соображая, а только увлеченная непреодолимым побуждением, она ощупью пробралась назад в свою комнатку, где стояла лампа, зажгла светильник и, одушевленная мыслью спасти раненого от смерти, начала думать, как поступить.

Ей было легко выбраться наружу. Она имела при себе несколько монет; на ее пеплосе была застежка, унаследованная от матери, с двумя драгоценными безделушками работы ее отца и на верхней части руки – золотой браслет. За все это она могла купить помощь.

Дело было только в том, чтобы сделать себя неузнаваемою.