Всего семь лет. Но даже сейчас, когда с тех пор прошло почти в десять раз больше времени, воспоминания о той поре нисколько не потускнели и не стерлись в памяти, и груз прожитых лет никак не отразился на них.

Зеленая деревушка, в центре  -  старинная серая церковь, пасущиеся ослики и козы. Везде огромные деревья  -  на лужайках, в садах, вдоль дороги. Сама дорога  -  с тремя глубокими колеями от колес и копыт, вьющаяся между живыми изгородями из диких цветов. Нагретые солнцем камни, которыми вымощен наш двор, где гуляют куры и дремлет кот. Звон из соседней кузницы и резкий запах паленых копыт, когда кузнец подковывает чью-то лошадь. Сад, в котором растут пионы, фиалки и цветы водосбора, похожие на восседающих в гнезде голубей. Целые облака сирени, свешивающиеся над дверью школы, что в самом конце сада, и огромные желтые розы у ступенек, ведущих на теннисный корт.

И ни единого человека. В этих дорогих моему сердцу воспоминаниях нет места людям. Впрочем, за одним исключением. Я прекрасно помню день, когда я впервые повстречала двоюродную сестру своей матери  -  Джэйлис.

Она была моей крестной, поэтому на самом деле я должна была, конечно, видеть ее и раньше, но в памяти отпечаталась именно та встреча тихим летним днем, когда мне было шесть лет.

Тот день не был днем моего рождения, потому что родилась я в сентябре, но все же он был каким-то необычным, выпадающим из череды других дней, особенным, и я ждала его со всем нетерпением лишенного какого-либо общения ребенка. Поначалу он сулил стать таким же, как и все прочие дни, то есть мне предстояло провести его в одиночестве, потому что мой отец ушел навещать прихожан, мать была слишком занята, чтобы возиться со мной, а играть с деревенскими детьми мне, конечно же, запрещали.

Не думаю, что мне разрешили уходить со двора, но тем не менее я это сделала. В самом конце сада, за школой, у меня был собственный лаз в заборе. За ним тянулся пологий склон, похожий на парк из-за огромных деревьев, растущих на нем небольшими островками, а в самом низу, окруженный с трех сторон рощицей, находился пруд. Совершенно бесцельно (если не считать целью приблизиться к сверкающей поверхности пруда) я пошла туда и уселась на траву.

Мне кажется, что я помню каждое мгновение той прогулки, хотя поначалу я видела только мешанину ярких сочных красок, совсем как на полотнах импрессионистов. Звуки тоже смешивались  -  пение птиц в роще и стрекотание кузнечиков в высокой траве, где я сидела. Было жарко, и запахи земли, травы и стоялой воды в пруду навевали дрему. Я сидела в каком-то оцепенении, уставившись широко открытыми глазами на ленивый ручеек, впадающий в пруд неподалеку.

И вдруг что-то произошло. Может, сместилось солнце? Мне кажется, я помню внезапную вспышку, словно рыба выпрыгнула из воды, блеснув чешуей на солнце.

В сонном мареве красок вдруг отчетливо проступили очертания отдельных цветовых пятен. Неожиданно все оказалось залитым ярким светом. Золотые и белые венчики гигантских маргариток, возвышавшиеся над моей головой, качнулись, словно под порывом сильного ветра. Потом воздух, наполненный всевозможными запахами, снова застыл. Птицы перестали петь, замолчали кузнечики. Я сидела тихо, словно червячок на стебле, в самом центре этого полного жизни мира и впервые почувствовала, что я его часть.

Я подняла голову. Передо мной стояла тетя Джэйлис.

Едва ли в ту пору ей было больше сорока, но мне она показалась старой, как казались старыми мои родители, которым было за тридцать.