– Почему?

Эфас кивнул головой в сторону самого большого шатра, украшенного флагом.

– Потому что она так сказала. Что до меня, я ничего больше не знаю и знать не хочу. Но ты можешь спросить у нее сам.

– Хм-м. Думаю, придется.

– Что ж, это здраво.

– Хорошо. И без неприятностей, да? У меня хватает своих проблем, и я не хочу потом ловить еще и вас.

– Конечно. Ничего такого, Грязный.

Много лет назад, когда Эспер был мальчишкой, матушка Килт уже казалась ему глубокой старухой. Сейчас она превратилась в подобие призрака, стоящего на самом пороге небытия. Старая сефри восседала на куче подушек, с ног до головы закутанная в черное покрывало. Лишь лицо ее, бледное, точно украшенная сапфировыми прожилками костяная маска, выглядывало из складок ткани. Прозрачные золотистые глаза матушки Килт пристально наблюдали за каждым движением гостя. У Джесп были глаза в точности такого же странного оттенка. И у Керлы тоже.

– Вот и ты, – раздался дребезжащий голос матушки Килт. – Джесперед сообщила мне, что сегодня ты непременно явишься.

Эспер хотел возразить, что Джесп давным-давно мертва, но вовремя прикусил язык. Для старухи это не имело ровным счетом никакого значения. Эспер никогда не мог понять, кривят ли сефри душой или искренне верят в собственную ложь. Впрочем, это тоже не имело значения – в любом случае их обыкновение сообщать о беседах с мертвыми, как о самом заурядном деле, действовало ему на нервы. Мертвецы мертвы и хранят безмолвие; разговаривать с ними невозможно.

– Ты хотела меня увидеть? – произнес Эспер, пытаясь скрыть охватившее его раздражение, но не слишком в этом преуспев.

– Я вижу тебя теперь. Я хотела поговорить с тобой.

– Я здесь, матушка. И внимательно тебя слушаю.

– Так же груб. Так же нетерпелив. Я думала, моя сестра воспитала тебя лучше.

– Может, она добилась бы больших успехов, если бы все остальные хоть чуть-чуть ей помогали, – процедил Эспер, уже не пытаясь скрыть раздражение. – Принимай меня таким, каков я есть, или не принимай вовсе. Не я хотел говорить с тобой.

– Да, это так.

До определенной степени слова старухи были правдой, однако Эспер не желал признаваться в этом даже самому себе. Он резко повернулся, намереваясь уйти.

– Терновый король просыпается, – раздался ему вслед хриплый шепот матушки Килт.

Эспер замер на месте, ощущая затылком какое-то неприятное покалывание. Потом он медленно повернулся и уставился прямо в лицо старухи.

– Что ты сказала?

– Терновый король. Он пробуждается.

– Чушь, – отрезал Эспер, чувствуя при этом, как земля уходит у него из-под ног. – Всю свою жизнь я странствую по королевским лесам. Я приникал в самые темные, непроходимые чащобы, поднимался высоко в Заячьи горы, туда, куда не забредают даже олени. И нигде я не встречал никакого Тернового короля. Вы, сефри, любите сочинять глупые сказки.

– Ты сам знаешь, что это правда. Он спал и потому был невидим. Сейчас он пробуждается. Есть признаки. Наверняка Джесп учила тебя, как их определить.

– Она учила. А еще она учила меня мошенничать при игре в кости и говорить голосом духа на ее сеансах.

Лицо старой женщины стало еще более непроницаемым и суровым.

– Тогда ты должен различать, – прошипела она. – Чувствовать разницу между холодом и жарой, между легким ветерком и бурей. – Она подалась вперед, чтобы быть к нему ближе. – Загляни мне в глаза! Загляни туда!

Эспер не имел ни малейшего желания повиноваться ее приказу, но глаза матушки Килт неодолимо приковывали его взор.