– Может, так, а может, и не так.

На площадке становилось все холоднее, и мы переместились в бар. Засыпанный пивными крышками пол под грязной стеклянной витриной, календари с футболистами по стенам, зеркало. Когда, заказывая два пива, я облокотилась на стойку и распахнула жакет, мой спутник с бесстрастным интересом оглядел мою грудь. Потом перевел взгляд выше и сказал невозмутимо:

– У тебя глаза цвета сланца.

Такого сравнения я еще не слышала. И подумала, что у этих юнцов – собственная палитра и они соотносят цвета и линии с поверхностью, которую расписывают. С удовольствием отметила, что он как-то перестал зажиматься и топорщиться и разговорился. Я понимала, что беседовать об этом ему приятно, и понимала почему. Рядовой бомбер, покрывающий стены своими незамысловатыми тэгами, обрел сейчас значительность в собственных глазах – он был напарником и другом безвременно погибшего Даниэля, свидетелем его акции, оборвавшейся на середине, безусловным фанатом вождя. Я представилась ему журналисткой, специализирующейся на стрит-арте, что отчасти объясняло мои вопросы. В конце концов, человек начинает писать на стенах, чтобы почувствовать себя кем-то. Я знала, что впервые подпись Снайпера – поначалу простой жирный росчерк – появилась на улицах в конце восьмидесятых; со временем она видоизменилась, стала бросаться в глаза: увеличились буквы – уже не «баббл», еще не «уайлд», – красные, словно брызги крови, появилось фирменное перекрестье оптического прицела над «i». Следом подпись украсилась символическими изображениями – встроенные между грозными буквами, они словно бы раздвигали их, понуждая захватывать городское пространство, а там пришел черед более затейливых росписей – символы наполнились смыслом, имя свелось к фирменному значку, и рисунки стали сопровождаться уклончивыми, многозначительно-загадочными фразами. После поездки в Мексику, предпринятой в середине девяностых, к изображению прицела в его граффити прибавились – вероятно, под влиянием тамошнего классика Гуадалупе Посады – черепа и прочие атрибуты смерти, которые вместе с туманными изречениями стали основой стиля. И на каждом этапе развития каждое граффити воспринималось как вершина, как разящий образец могучего стиля, которому многие пытались подражать – но безуспешно. Не поддавалось повторению то, что Снайпер оставлял на заводских оградах, на станционных павильонах, на рольставнях или труднодоступных стенах учреждений, банков и складов. А персонажами его становились дерзко переосмысленные и вышученные классические изображения – Джоконда с черепом вместо лица и в панковском прикиде, Святое Семейство с молочным поросеночком, заменившим Младенца Иисуса, или уорхоловская Мэрилин Монро с черепами в глазницах и струей спермы, бьющей в рот. Это я к примеру. Были и другие, но все без исключения – чрезвычайно своеобразные, многозначные и немного зловещие.

– Да, он тогда уже стал живой легендой, – подтвердил SO4. – Прославился по-настоящему после первой же крупной удачи: сделал граффити на вагоне метро, подошедшем к станции «Сантьяго Бернабеу», причем ровно за тридцать пять минут до начала финала кубка по футболу… «Барселона» играла с мадридским «Реалом». Как это, по-твоему, а?

– По-моему, трудно.

– Трудно – это не то слово! Немыслимо, адски сложно! И, конечно, это снискало ему всеобщее уважение…

Ну и вот, после нескольких таких успешных акций, продолжал Кевин, вызвавших бешеное количество подражаний, Снайпер едва ли не полностью переключился на другие задачи, с издевательской изобретательностью совмещая граффити с разными объектами. На этом этапе он скрыто размещал – тогда говорили «внедрял» – свои работы в музеях и на выставках.