|
В сущности, выпил он очень мало – меньше четверти той порции, после которой привычный пьяница может не пошатываясь явиться в воскресное утро в церковь и легко преклонять колени, но для сэра Джона, отличавшегося слабым здоровьем, маленькие его грешки вырастали в гору. На свежем воздухе он столь нетвердо держался на ногах, что все трое вдруг поворачивали то к Лондону, то к Бату – комичное зрелище, которое можно наблюдать частенько, когда семья в ночную пору возвращается домой; но, подобно многим комичным зрелищам, было оно в конце концов не так уж комично. Обе женщины мужественно старались скрыть эти вынужденные уклонения и контрмарши и от Дарбейфилда – их виновника, и от Абрэхэма, и от самих себя; так добрались они потихоньку до своей двери, а глава семьи, подойдя ближе, внезапно затянул прежний припев, словно хотел укрепить свой дух, увидя неприглядное нынешнее свое жилище:
– У меня есть семе-е-е-ейный склеп в Кингсбире! – Шш… не глупи, Джеки, – сказала жена. – В старые времена не одна только твоя семья была знатной. Посмотри на Энктеллей, Хорей, да и на Трингхэмов, – они обнищали почти, как и ты, хотя твой род познатнее, это верно. Слава богу, я ни из какого рода не происхожу, и теперь мне стыдиться не приходится. – Что-то очень уж ты в этом уверена. А мне, глядя на тебя, кажется, что ты себя унизила больше, чем любой из нас, и были у тебя когда-то в роду и короли и королевы. Тэсс переменила тему разговора, упомянув о том, что в ту минуту занимало ее гораздо больше, чем мысли о предках. – Боюсь, что отец не сможет выехать с ульями на рассвете. – Я? Через часок-другой я буду молодцом, – сказал Дарбейфилд. Был двенадцатый час, когда все семейство наконец улеглось спать, а в два часа ночи, не позже, следовало отправиться в путь, чтобы успеть доставить ульи торговцам в Кэстербридж к началу субботнего базара; до места было двадцать – тридцать миль, и все по плохой дороге, а старая лошадь и так еле тащила тяжелую повозку. В половине второго миссис Дарбейфилд вошла в большую спальню, где спала Тэсс и все ее младшие сестры. – Бедняга не может ехать, – сказала она старшей дочери, чьи большие глаза открылись, едва рука матери коснулась двери. Тэсс села в постели, еще не совсем очнувшись от сна. – Но кто-то должен ехать, – отозвалась она. – Мы и так уж запоздали с ульями. Роение скоро кончится. Если мы отложим это дело до следующего базарного дня, на них не будет спроса и они останутся у нас на руках. Миссис Дарбейфилд совсем растерялась. – Может, какой-нибудь парень поедет? Один из тех, что хотели плясать с тобой вчера? – предложила она вдруг. – О нет, ни за что на свете! – гордо заявила Тэсс. – Чтобы все узнали, в чем тут дело? Какой стыд! Может, мне самой поехать – только вместе с Абрэхэмом? После некоторых препирательств мать дала согласие на этот план. Они разбудили маленького Абрэхэма, который спал крепким сном в углу той же комнаты, и, хотя мысли его еще витали в мире грез, заставили его одеться. Тем временем и Тэсс поспешно оделась, и, засветив фонарь, брат и сестра пошли к конюшне. Маленькая разбитая повозка была уже нагружена, и девушка вывела Принца – лошадь, которая была немногим надежнее повозки. Бедный коняга с недоумением всматривался в темноту, поглядывая на фонарь и на двух людей, словно не мог поверить, что в этот поздний час, когда каждому живому существу полагается быть под кровом и отдыхать, его заставляют трудиться. Они положили запас огарков в фонарь, привесили фонарь с правой стороны повозки и тронулись в путь: пока дорога шла в гору, они шагали рядом с лошадью, чтобы избавить слабое животное от лишнего груза. Желая подбодрить друг друга, они с помощью фонаря, хлеба с маслом и разговора устроили себе утро, – а настоящее утро было еще далеко. |
