Тем временем Борис Анатольевич открыл саквояжик, вытащил оттуда запаянную ампулу и шприц.

– Что это? – насторожился Максим.

– Не бойся, не яд, – фамильярно похлопал его по спине Сергей Сергеевич. – Легкое успокоительное. Один укольчик, и ты в полном порядке. Пора мыться, бриться и приниматься за дело. Время не ждет. Цигель-цигель, ай люлю. Закатывай рукав.

– А это обязательно? – Максим тоскливо покосился на шприц с длинной острой иглой.

– Вот только не говори, что боишься уколов, герой-любовник, – рассмеялся Сергей Сергеевич.

После инъекции Максим почувствовал странную опустошающую легкость вместе с полнейшим пофигизмом – потрясающая анестезия для больной души. Ни радости, ни горечи – безразличие и тупость. Объяви кто-нибудь в тот момент по радио ковровую бомбардировку – он и ухом бы не повел. Вместе с тем голова его сохранила поразительную ясность мыслей, а тело – четкость движений – никакой сонливости и заторможенности…

–. Классное средство, – сказал Максим. – Я бы приобрел парочку ампул.

Но Борис Анатольевич решительно захлопнул саквояж и погрозил узловатым пальцем:

– Нет, этого никак нельзя. Дальше сам справишься.

Пока они занимались медицинскими делами, Сергей Сергеевич обследовал содержимое пепельницы, вытащил из нее уцелевший кусочек фотографии – улыбающееся личико в обрамлении растрепанных ветром янтарных кудрей, повертел, приблизил к глазам.

– Она?

Максим сумрачно кивнул.

– Ничего особенного, – кинул беглый взгляд знатока и вынес вердикт врач. – Обычная девица. У нас медсестры знаешь какие девки – о-го-го, закачаешься. Любой стресс стопудово снимают получше любых инъекций. Приходи, познакомлю.

– Это верно, – блеснул глазом Сергей Сергеевич, – девки у вас гарные. Как на подбор.

– Спасибо, – усмехнулся Максим, – я уж сам как-нибудь.

***

В Питере длилось золотое бабье лето. Бросало под ноги шуршащие красно-желтые листья, обманчиво завлекало ласковым, как поцелуй изменницы, солнцем, тешило запоздалым увядающим очарованием. Максим старался не поддаваться обманчивой прелести: закрутит, поманит ложной надеждой, заморочит янтарным дурманом… А потом огорошит ледяным пришествием зимы.

…Макс шел домой после трудной пятницы. Утром – четыре пары в универе, потом – работа. Все как всегда. Обыденно до отвращения.

На бульваре миловались парочки. Максим старательно отводил глаза. Прежде чужая влюбленность возбуждала в нем сладостное томление, предвкушение собственного наслаждения. Теперь все изменилось. Вид счастливых любовников вызывал раздражение, граничащее с глухой злобой. Максим слушал оды, которые приятели пели своим подругам, и цинично усмехался: день прозрения был недалек. День превращения прекрасной принцессы в омерзительную жабу… Приятели с ним не спорили, только многозначительно переглядывались за его спиной. Он отлично понимал смысл их сочувствующих взглядов, и от этого ему становилось еще противнее. Жалость, даже дружеская, была унизительна. Постепенно Максим отдалился от друзей, замкнулся в себе и стал поддерживать с окружающими сугубо деловые отношения. Вскоре он понял, что новый уровень общения устраивает его гораздо больше. Он больше никому не обязан был изливать душу, выслушивать советы, объяснять, помогать, сопереживать. Оказалось, что в одиночестве есть своя сила. Рассчитывая на себя, ты никому ничем не обязан. А с делового партнера коллегам спросить и потребовать проще, чем с друга-приятеля, с которым вчера откровенничал за кружечкой пивка.