Зовет кормилицу.

(NB! Здесь Федра у меня grande coquette  — не годится. Должно быть дано смятение первой страсти: удар по голове.

Федра сильна невинностью.)

Проза Бориса Пастернака утомительна. Есть два рода утомления: то, которое вы испытываете после целого тома мелких рассказов Чехова (или Джерома, или Аверченки, — Твэна, пожалуй, нет) или от полуторачасового пребывания с человеком, который вас занимал или которого вы занимали — и утомление от непрерывной формулы: en présence de quelqu’un .

От пустоты и от полноты.

Первое утомление — утомление растраты (без восполнения), бездеятельности, безучастности, безплодия. Вас обокрали и ошельмовали. Вы смеялись — и ничего не осталось.

Утомление второго рода — утомление от непрерывности прихода: так рыбаки устают в удачные дни. С вас на протяжении какого-то срока непрерывно требовали — всего вас. Утомление сообщничества — сподвижничества — соперничества. Вы — лицо действующее. От вас всё зависит (весь улов).

Утомление сложенных рук (даже «tourner les pouces» .) и напряженных мускулов.

После первого (чтения Чехова, напр.) — гору сбросил, которую на тебя навалили, море изверг (чужой пустоты) — которое в тебя влили.

После второго — гору сдвинул, море осушил.

Первое — истощает, второе — обогащает.

И еще: обратность процессов до и после сверху, после «процессов»: и следствий. Читая Чехова или беседуя со знакомым вы (именно вы, я от Чехова томилась с детства) и не подозреваете о своей усталости. Только когда захлопнули книгу или дверь за выходящим — вы изумленно восклицаете: — Боже, до чего я устал!

(Чтение Чехова — вязание в воздухе, без результата — восполнения — связанной полосы.)

Напряжение растраты неосознанно, и утомление подкрадывается яко тать в нощи. Процесс растраты — усладителен, завершение его — опустошительно. Душа точно мстит за то, что человек часами мог обходиться без нее. (Расплата за каждое развлечение: расплата за растрату на ничтожное.) И — о странность! — выпитое море превращается в ощущение: выпит! (в твою собственную выпитость). Полная параллель и даже тождество с опьянением алкоголем.

С прозой Пастернака (как всякого большого мастера, — нет, Чехов тоже был мастер! — как всякого большого духа) — обратное. Читал — точно об стену бился, чуть ли не булыжник на мостовой колол, кончил — огромный прилив силы. Отданное — вернулось. Так Пастернак чувствует — закончив Урал .

Посему книги Пастернака (м. б. самого дионисического из моих современников) никогда не сравню с вином, а прозу Чехова, или иных бытовиков, — именно с вином, с развратом вина, сравню.

Вдохновение.

Есть священный инстинкт — и в этом меня подтвердит каждый пишущий — оберегающий нас от доверия к слишком легко давшемуся. Стихотворение, написанное в 10 мин., всегда подозрительно.

Тот же священный инстинкт оберегает и настоящего читателя (т. е. пропуск одного слова, а не трутня) от доверия к слишком легко в него льющемуся.

Радость добычи — почему это торжество мужского сознания не распространяется и на книгу (душу другого), ограничивается областью дел (чаще «дел») и любви?! Всё в мире сем надо завоевывать — т.