NB! О Царе Мидасе

И хлебом стал звук.

И звуком стал хлеб.

NB! На всякое ох есть ах — и на всякое ах — ох!

Евы золотое яблоко.

...Ты меня забудешь наглухо.

    ...Как там живут?

Не задумавшись отвечу: — Тесно.

Воздух вымерили по вершкам

И восторг отпущен по квадратам

                           земле? |

...Чтó не о советской, то, Москве |

Речь, а о звезде одной, совсем не

Звездной...

Несколько бессмертных строк

Пела рана в груди у князя

Или раны его — стрела

Пела?

«Не возьмешь моего румянца» — 25-го декабря 1924 г., чешское Рождество.

        +

        +

Пела рана в груди у князя

Или раны его — стрела

Пела — к милому не поспеть мол —

Пела, милого не отпеть —

Пела. Та, что летела степью

Сизою? — Или просто степь

Пела, белое омывая

Тело... «Лебедь мой дикий гусь»

Пела... Та, что с синя-Дуная

К Дону тянется...

Или — Русь

Пела?

(Конец декабря 1924 г.)

...Как билась в своем плену

От

И к имени моему

Марина — прибавьте: мученица

Здесь кончается 1924 г.

На пороге между 1924 г. и 1925 г. — стихи Крестины

«Воды не перетеплил

В чану, зазнобил как надобно...»

1925 г.

«Воды не перетеплил» — 1-го января 1925 г.

Мысль: — Если Христос и любил плоть, то как поэт: для подобий своих и притч — чтобы людям понятней — никогда в упор, никогда — как таковую.

Вот Соломон — любил! (Песня Песней, с такой цинической натяжкой выдаваемая католиками за прославление Христовой невесты — Церкви. NB! М. б. Римская — действительно такова (с грудями, с гроздями). Наша — с гвоздями (Распятия).

(Христос плоть не любил, а допускал. 1933 г.)

В теле как в трюме

В себе как тюрьме

Из мыслей о редакторах и редакциях:

Ведь всё равно, когда я умру — всё будет напечатано! Каждая строчечка, как Аля говорит: каждая хвисточка! Так чего же ломаетесь (привередничаете)? Или вам вместо простой славы пропуск одного слова солнца непременно нужна пропуск одного слова сенсация смерти? Вместо меня у стола непременно — я на столе?

(И это — напечатаете!)

У Али восхитительная деликатность называть моего будущего сына: «Ваш сын», а не «мой брат», этим указывая его принадлежность, его — местоположение в жизни, обезоруживая, предвосхищая и предотвращая мою материнскую ревность (единственную, в которой страдание не превышается — не погашается — презрением!).

О безнравственности «института кормилиц»

Кормилица. Будь они, я бы конечно взяла кормилицу — («Барыня, у Вас молока как у мы-ыши», нянька Надя, 1920 г.) — и без всяких угрызений совести, по той простой причине, что мой ребенок — в мире — ценнее.