|
Первым выехал Дима Мамзер, большой рыжий мясник с мощным торсом, покрытый курчавым мехом, и руками штангиста, усыпанный миллионом нахальных веснушек. Работая мясником, он был самым уважаемым и самым благополучным человеком не только в нашем дворе, но и во всем квартале. Но однажды произошло событие, поломавшее всю его жизнь. Дима участвовал в смотре самодеятельности, читал «Белеет парус одинокий» и получил гран-при мясокомбината. Это решило его дальнейшую судьбу: он заболел искусством, бросил магазин и начал устраиваться чтецом, что было нелегко, потому что произносимые им фразы напоминали кашу из пережёванных слов, которую он выплёвывал изо рта, разбрызгивая буквы. С таким речевым аппаратом ему пришлось кочевать из филармонии в филармонию в разные концы нашей страны.
Сердобольные грузины посылали его читать стихи горным пастухам, которые всё равно не понимали по-русски. В одном из донецких домов культуры, перемазанный сажей, он изображал шахтёра-передовика. В Хабаровске работал в ансамбле глухонемых. Ставка у него была разовая, минимальная. Он за месяц зарабатывал столько, сколько в бытность мясником — за один удар топором. Иногда, дорвавшись до казённого телефона. Дима звонил жене откуда-нибудь из Киргизии или Якутии и оптимистично орал в трубку: — Броня, держись! Скоро все наладится! В Йошкар-Оле мне обещали главную роль в ансамбле лилипутов! Держись, Броня, держись! И Броня держалась. Сперва она продала все ювелирные изделия, которые в прошлом материализовались из излишков свинины и говядины, потом — ковры, хрусталь, выходные платья. Но блудный муж не возвращался. Семья обнищала. Четверо рыжих, как папа, мамзерят голодной стаей рыскали по двору, подкармливаясь у соседей. И тогда, не имеющая никакой профессии Броня, пошла работать уборщицей, но далеко, в другом конце города, чтоб во дворе не узнали, чтобы не компрометировать мужа-артиста. Прошло несколько лет. В беспрерывных поисках актёрского признания Дима очень изменился: похудел, помрачнел, мех на его груди уже не вился весёлыми колечками, а стоял дыбом, веснушки слились друг с другом и напоминали ржавчину. В глазах появился злой голодный блеск. После очередного отказа очередной филармонии он подал заявление на выезд в Израиль. Как ни отговаривали Диму коллеги-мясники вернуться в магазин, предлагая даже «поставить его на телятину», как ни молила измученная Броня, он от своего решения не отказался. В ожидании разрешения на отъезд он напивался со знакомыми рубщиками, стучал кулаком-молотом по столу и рычал: — Ненавижу! Всех ненавижу! Потом гонялся за своими мамзерятами и требовал, чтоб они учили идиш. Тихая и забитая Броня на сей раз вдруг проявила железную стойкость и ехать наотрез отказалась. — Тогда ты мне не жена! — заявил Дима. — Ты — Павлик Морозов! Он развёлся с Броней, написал десятки жалоб во все соответствующие инстанции, ходил по приёмным, кричал: «Я не хочу с вами жить!» и требовал немедленного разрешения. Наконец, оно было получено. Дима бережно уложил в чемодан общую тетрадь, в которой был переписан весь его репертуар, ни с кем не прощаясь, вышел из подъезда и сел в машину своего друга мясника Лёни. Все соседи высыпали из квартир, выстроились в две шеренги, создав живой коридор, сквозь который и выехала со двора машина. Обжигаемый десятками глаз, Дима победно развалился в кресле и «по-заграничному» дымил сигарой, которую давно приобрёл специально для этой минуты. А в оконной раме второго этажа замерла Броня, живым символом отчаяния и скорби. Через несколько месяцев в одной солидной газете появилась статья «Письма Димы Мамзера». В ней вкратце рассказывалась биография и цитировались строчки из его писем другу Лёне. Дима сообщал, что живёт в подвале без удобств. У него только примус и к нему всего три иголки. Заплаканная Броня помчалась к Лёне за подробностями. |
