Прежде же чем входили все остальные, раздавалось жужжание. Оно сопровождалось появлением голографического изображения того, кто находился за дверью. Сейчас там стояла невысокого роста женщина с коротко стриженными волосами серо-стального цвета и строгими голубыми глазами. Количество морщин позволяло ей с легкостью придавать лицу убедительное сердитое выражение. Особенно заметны были морщинки в уголках глаз. Элиза Скаранджелло, одна из ученых, консультирующих директоров ВОИ во время саммита, уже двадцать лет являлась женой Харкина.

Генерал прикоснулся к верхнему правому углу голограммы, и дверь открылась.

Элиза переступила через порог, затем остановилась, увидев, кто сидит на стуле для гостей.

— Извини, Зи, я не знала, что ты не один. Я зайду позже.

Кинзбург снова улыбнулась, но на этот раз улыбкой, предназначавшейся общественности.

— Ни в коем случае, доктор. Я как раз собиралась уходить. Ваш муж рассказывал мне о ситуации, о которой он, вне всякого сомнения, поведает и вам.

Напряженным тоном Элиза произнесла:

— Директор, у меня допуск только пятого уровня, а мой муж никогда…

— Конечно, никогда. — Кивнув Харкину, Кинзбург сказала: — Держите меня в курсе, Зак. Мы снова поговорим сегодня вечером.

С этими словами она ушла.

Элиза посмотрела, как за директором закрывается дверь, затем повернулась к мужу с сердитым видом, наводившим ужас на сотрудников лаборатории.

— Эта идиотка всегда будет так меня злить?

— По-видимому, да. — Харкин говорил нейтральным тоном. Меньше всего он хотел ссориться с женой из-за своей начальницы.

— Знаешь, что я только что выяснила? Бойл изменил свое отношение к финансированию проекта резонатора, и только лишь потому, что он действует по прямым указаниям директора. Этой чертовой Лии Кинзбург собственной персоной. Можешь поверить в это дерьмо?

— Нет, — машинально ответил Харкин.

Он сел. Когда жена начинала ругаться, стоило устроиться удобнее.

— Я видела речь, которую она завтра произнесет. Эта стерва два дня орет на меня по поводу «больших расходов» на программу, затем делает ее краеугольным камнем своей речи, приписывая себе все заслуги! Это, черт возьми, была даже не ее идея, и с самого начала она выступала против!

— Но она ее реализует, — заметил Харкин.

— Конечно. Когда все до единого твердят ей об этом, включая половину этих чертовых директоров, еще бы она не сказала «да»! Она беспокоится, что повторится Флорида.

— Ее можно понять.

Харкин заметил, что на его столе пурпурным цветом горит лампочка — входящий вызов. Он нажал на кнопку удержания: когда Элиза в таком состоянии, ее лучше не прерывать. Каюта у них крошечная, о том, чтобы уйти спать в гостиную, не могло быть и речи, и, если он ответит на вызов, ему придется ставить здесь походную кровать.

Однако Элиза увидела огонек и поняла, что это означает.

— Извини, тебе нужно работать.

— Да.

— Зи, любовь моя, ты ведь генерал. И когда ты на службе, у тебя есть более важные дела, чем разговоры с женой. — Сейчас ее улыбка могла бы осветить целую Красную зону. — Но сегодня ночью я замучаю тебя вопросами.

Харкин усмехнулся:

— Прекрасно.

Элиза повернулась к двери, затем снова посмотрела на мужа:

— О, я чуть не забыла, зачем пришла…

— Не для того, чтобы разносить в пух и прах Лию?

На лице жены снова появилось сердитое выражение.

— Нет. Ты знаешь Манфреда, моего бывшего помощника?

Элиза меняла лабораторных помощников с такой же частотой, как большинство людей нижнее белье.