– Твоим звонком, мама! – выпалила Джилл, дождавшись ухода девушки-секретаря и плюхнувшись в кресло напротив матери. – Насчет женщины, посетившей тебя сегодня. Признаться, я ничего не поняла из телефонного разговора с тобой. Кто она, эта женщина?! Почему ты назвала ее женой Штефана? У него же не было жены!

– Однако в случае с Натали, я думаю, не будет преувеличением назвать ее именно женой Штефана. – Маренн вздохнула, достала сигарету, чиркнула зажигалкой, закурила.

– Но откуда она взялась? Да вдобавок еще русская, как ты сказала. Это же просто бред какой-то!

– Да, она русская, – кивнула Маренн, – но не большевичка. К тому же Натали действительно любила Штефана, и он любил ее.

– Не может быть, – упрямо возразила Джилл и тоже взяла сигарету. Маренн наклонилась вперед, позволив ей прикурить от своей зажигалки. – Ведь ни ты, ни я ничего не знали об этом! Если бы в жизни Штефана действительно произошло столь важное событие, если бы он и впрямь встретил женщину, с которой решил соединить свою судьбу, разве он стал бы скрывать это от нас? Нет, мама, я уверена, что к тебе приходила какая-то самозванка. Или сумасшедшая.

– Штефан просто не успел сообщить нам об этом, – мягко поправила дочь Маренн. – Он встретил Натали летом сорок второго, а уже через год его… не стало. И за это время, если помнишь, он ни разу не приезжал в Берлин. А в письмах, посуди сама, он просто не мог написать о подобном…

– Но… как эта женщина нашла тебя? – Джилл пристально взглянула на мать. – Или ты все же была знакома с ней раньше?

– Да, – кивнула Маренн, – во время войны наши пути с Натали пересекались, причем дважды: под Кёнигсбергом и на Балатоне. После отступления красных из Сталинграда ее призвали в армию, она служила переводчицей. И, кстати, это именно благодаря Натали нам с Ральфом удалось вырваться из русского тыла под Кёнигсбергом. А спустя год уже мне довелось помочь и самой Натали, и раненым солдатам, оказавшимся вместе с ней в окружении. Так что никакая она не самозванка и тем более не сумасшедшая. Вот, посмотри, – мать протянула дочери рамку с фотографией Штефана под разбитым стеклом. – Узнаешь?

– О боже! – взяв фотографию, Джилл прижала ее к губам. – Это же… это же наш… – Голос ее дрогнул.

– Да, это фото из нашего дома в Грюневальде. Натали побывала там уже после того как мы с тобой покинули Берлин. Когда-то, еще на Балатоне, я сообщила ей наш домашний адрес, вот она и поспешила туда, чтобы в случае необходимости оказать нам помощь… Помнишь, сколько раз мы гадали с тобой, какая участь постигла Грюневальд?

– Все разграблено? – тихо спросила Джилл.

– Да. Когда Натали прибыла туда, там все было разграблено, разбито, изодрано… Ничего удивительного: победители обеспечивали себя трофеями. А фотография Штефана валялась на полу, и Натали взяла ее. Теперь подумай, как она, будучи офицером Красной армии, при этом рисковала! Малейшая оплошность, и портрет Штефана мог стоить ей жизни. Тем более что она и без того была «на заметке» у НКВД. Вот и посуди: взяла бы Натали это фото, если бы Штефан ничего для нее не значил? К тому же только она знает, где он похоронен. Поскольку похоронила его собственными руками…

– Где-то под Белгородом? – Джилл подняла голову, в ее глазах стояли слезы.

– Да, под Белгородом. В ночь на тринадцатое июля сорок третьего года…

– Я хочу познакомиться с ней! – порывисто воскликнула Джилл, не сводя глаз с фотографии Штефана.

– Мы сейчас вместе поедем домой, Джилл.