А на центральной площади с цветным фонтаном, струи которого, несмотря на несезон, взлетали до ближних звезд и перемешивались там вместе с осколками фейерверка, на асфальтовой площади гулял невесть откуда взявшийся люд, в который набежавшие «лорелейцы» лишь влились естественно.

Ильин, вдруг забыв, что он — не Ильин, а Лукич, подпрыгивал в тесном своем костюмчике и даже холода не чувствовал — а ведь куртка осталась в ресторане на вешалке. И чего б ему не подпрыгивать, если он был такой же размалеванной маской вселенской комедии дель арте, только его комедия называлась не «Принцесса Турандот» или «Король-олень», а «История ВКП(б)», тоже сильная комедия, и талантище Мальвинка легко сотворила его маску — по его мерке; не Арлекина же, в самом деле, из Ильина лепить. И как уж она дозналась, кого именно творить, — один Бог знает. Или родное гебе, которое знает все на свете чуть-чуть больше… Но сотворила — для веселья. И веселиться бы Ильину так и дальше, да Ангел на то и хранитель, чтобы непрерывно бдеть. Он, Ангел, о своей реплике про скрытную и не отвечающую на прямые вопросы Мальвину помнил преотлично, оказывается. Он грубо вмешался в идиотскую эйфорию Ильина и сказал:

— Атас, бурш, к тебе крадутся типы. И здесь покоя нет. Мотаем, быстро!

Ильин мгновенно пришел в свое нормальное сегодняшнее состояние — низкого старта, снялся с него, со старта то есть, и боком-боком порулил сквозь толпу к фонтану, чтобы обогнуть его незамеченным, и нырнуть в известную еще с Той жизни тихую аллейку, которая вела не то к розарию, не то к колумбарию, не то к виварию — Ильин давно запутался, что было и что есть. Помнил лишь, что за розарием-виварием имеет место выход из парка. Ильин даже не смотрел, откуда крадутся. Он спиной чувствовал опасность, а может, это Ангел его в спину подталкивал, может статься, но продвигался Ильин к цели быстро и уверенно, вот уж и фонтан рядом, вот уже можно протянуть на ходу ладошку и побулькать чуток в цветной водичке, но в сей же секунд взяли Ильина под локотки, резко притормозили, а знакомый голос Мальвины произнес:

— Куда это вы так поспешаете, либер фюрер? Да, да, вы правы, это именно Мальвина произнесла, поскольку именно она и стояла у фонтана — немолодая, но красивая, гордая, уверенная в своей неотразимости фрау! — и укоризненно смотрела на беглеца. Дубленочка ее обливная серебряная так и сверкала в карнавальной ночи, так и пускала по сторонам лучики-зайчики.

Ильин дернулся, не отвечая. Не тут-то было: держали крепко. Он глянул, кто держал: ну конечно, Арлекинша, ну конечно, Панталошка, бабы-сволочи, бодибилдингом туго накачанные. Баллоны! Куда против них хилому-то Ильину.

— Ты сейчас уже не Ильин, — странно-странно сказал Ангел.

Странно-то странно, а Ильин понял. И, поняв, заорал чужим, грассирующим фальцетом:

— Прочь руки!

Он резко тряхнул локотками, сбросил с себя постыдные захваты гебистов дель арте, прыгнул на парапет фонтана, выпрямился, выпятил грудь, вздернул горе бороденку, выкинул вперед правую руку с зажатой в кулаке кепкой и огласил окрест:

— Товарищи!

Отвычное это страшное слово шугануло по карнавальной толпе смерчем, все аж присели и застыли — то ли от удивления, то ли от ужаса. И ближайшие маски сделали шаг назад, изобразили предельное внимание и предельное же почтение — так, как это положено в хрупком искусстве итальянских странствующих комедиантов. И даже Мальвина задумчиво подперла ладошкой красивую голову: мол, слушаю вас, либер фюрер, то есть вождь любимый. А кобель Карл сел на толстый зад и ожидающе свесил из пасти красный, горящий язык, освещая им милую мизансценочку.